Страница 4 из 22
– Так вот, я, деточка Катя, просто не знаю, как с тобой надо работать, – сообщила Любовь Борисовна. – Трудный случай ты у меня. Другому дала поручение в зубки – и оно побежало! А тебе, надо думать, стоит выложить предварительное заключение. Или не стоит, вот в чём вопрос. Но я вот что сделаю, слушай сюда внимательно. Начинаю тебя грузить, потом попробую сообразить, где остановиться. Тогда дам чёткое поручение, идет?
– Вопросы задавать позволено? – поинтересовалась польщенная Катя. – По ходу дела, если вдруг не врублюсь?
– Ну и лексика у вас, молодая дамочка, жена живописца, – обронила Любовь Борисовна. – Но ничего стерпим, терпели не такое, у нас тут вообще клиенты на лагерном жаргоне изъяснялись в натуре. И ничего. Ладно, поехали, повесь ушки на гвоздик внимания. У меня имеется ещё одна любимая девочка, почти клиентка, твоя ровесница, может, чуть постарше, Тамарочка зовут. Знаю её с пеленок, племянница моей старой подружки, мы бегали танцевать в Дом офицеров во дни незабвенной молодости, производили фурор два раза в неделю, поскольку обе были ошеломительные красотки. Если не веришь – глянь на портрет над собой. Убедилась? Ну, вот Евка была ничуть не хуже, только цвета другие, пламенно-яркие. Ладно, вернемся к делу, хоть и неохотно. Тамарочка у Евки всегда была за родную дочь, не меньше того, и девчонка отвечает взаимностью. Вернее отвечала до самого последнего момента. И вдруг исчезла без звука, сбежала, как Золушка с танцев. Ну, это я конечно перебираю, она не совсем без шариков, Тамарка-то. Всё вообще-то честь по чести. Мужу оставила записку, детям звякнула по звоночку, старенькой тёте Еве отбила телеграммку, та забралась на дачу и дышит кислородом. Телеграммку Ева процитировала, но сама в позорной панике, ей мнится, что под спудом кроется что-то нехорошее. Что могла бы девочка Тамарочка перед тем, как сгинуть, подъехать к тёте Еве и доложиться. Ровно половина этих бредней – сплошная мания величия. Мол, как же обошлись без ценного совета. Но вторая половина мне нравится меньше. И муж, и детки, как сговорились: или молчат, стиснув зубы, или делают отдаленные намеки, что жена и мать их свихнулась на старости лет, сбежала с кавалером, в последнем приступе молодости.
– Основания у них какие? – открыла рот Катя. – Веские или иные?
– Вот это ты и вынь, котеночек мой! – торжественно заявила адвокатесса и приоткинулась на спинку стула. – У меня есть другая догадка, тебе о ней ничего не надо, но вот прощальные слова и записки Тамарочки ты пособирай, ладно?
– Это всё? – с известной долей провокации спросила Катя.
– Ну не капризничай, котёнок, мало не покажется, – успокоила Любовь Борисовна. – Ты мне записку принеси, которую для мужа, а там посмотрим, как дело пойдёт. Причем, предупреждаю, он не даст.
– Это как это? – искренне удивилась Катя. – Я приеду, а он не даст?
– Ни в коем разе, сам отказал наотрез по телефону, лично мне – радостно подтвердила старушка. – Хоть тресни. Но даст копию и в оригинал позволит глянуть, об этом имеется твердая договоренность.
– Ой, как сложно у вас! – восхитилась Катя. – Он в уме или как?
– Это ты тоже проверь, не без того, – туманно разъяснила Любовь Борисовна. – Стыдится бедолага по-чёрному, в особенности родных и друзей дома. Вот была у него супруга Тамара и враз вышла вон. Ему обидно до слёз, а тут к нему с глупостями пристают: как сбежала, куда сбежала, записку покажи и т. д. и т. п. Оно понятно.
– Надо думать, он может спустить с лестницы охотников за записками, – вслух подумала Катя. – В данном случае меня. Это интересно.
– Куда уж интереснее, – согласилась Любовь Борисовна. – Сама бы из него извлекла без звука, но видишь ли, детка, я не очень-то выходная и выездная, годы отнюдь не те. По лестницам и лифтам не хожу, а уж чтобы спустили, не мечтаю, увы, прошли те волшебные дни.
– А я что, я не против, если так решено судьбою, отчего бы разок и не спуститься с неё, родимой, если не слишком крутая, – Катя охотно поразмышляла вслух.
– Ну, особо не рассчитывай, – предупредила старушка строго. – Наш с тобой Гриша Добросеев малый вполне культурный, хотя нынче и удручён. Я с ним договорилась, так что вполне. Можешь для разгона пококетничать, он собою хорош, бравый малый. Но копию записки ты принеси. Поедешь сегодня, принесёшь завтра или послезавтра, ага?
– Ну, я почти готова, – созналась Катя. – Однако у вас имеют место сопутствующие обстоятельства и догадки, не так ли?
– Не гони старую клячу, она будет брыкаться, – честно предупредила адвокатесса Любовь Борисовна. – Когда и если надо будет, то сразу… Сейчас я делаю Грише звоночек, что ты едешь, ага?
– Ехать, так ехать, – согласилась Катя и добавила старую прибаутку. – Сказал попугай, когда кот Барсик поволок его за хвост из клетки.
– Дерзишь, котеночек, ну да Бог с тобой, – согласилась заказчица, потом спохватилась. – Да, деньги тебе Павлик платить будет, мы с ним так сговорились, ты знаешь?
– Уже заплочено, нет проблем, – доложила Катя. – И обещано больше, если угожу, или же угодю, вас Павлик держит в крупном авторитете.
– Совсем ты охамела девулечка! Ну так всегда, кого люблю, тому прощаю, – напутствовала Катю Любовь Борисовна, протягивая на прощанье бумажку с самыми разными именами, фамилиями и телефонами, возглавляла список она сама и данный её адрес. – И вскоре жду здесь же, у фонтана с результатами. Сначала позвони, а то у меня такой народец бывает, что лучше не сталкиваться. От него и решетка произведена. Иногда их посещает светлая мысль, что дешевле старуху укокошить, чем деньги ей платить.
– Как хорошо, однако, что нам это не грозит! – заметила Катя, послала хозяйке воздушный поцелуй и отбыла сквозь решетку.
Она действительно находилась в полном очаровании, что вылилось в скандальные концерты по дороге к пострадавшему Грише Добросееву.
«Уж не мечтать о нежности, о славе!» – выпевалось у Кати из души дурным мужским голосом на старосоветский мотив.
И припев продлился совсем уж непристойно: «Эх! Своей рукой убрал я со стола!»
– «Милль пардон, бедняжка Ал. Ал.!» – обратилась Катя к поэту, допев. – «Это я от волнения, никого обижать не собираюсь, пардон еще разок!»
Тотчас перед нею возник дом, и открылась дверь подъезда, где проживал многострадальный Гриша Добросеев, а за внешней дверью оказалась другая, там была прибита табличка с домофонными цифрами.
Слава великому Богу, у самого дома страдальца Гриши Добросклонова, нет, на самом деле Добросеева, романс со слезой и маршем меня покинул, сжалившись над носительницей зловредного музыкального вируса.
Итак, теперь следовала нажать на табличке нужную комбинацию цифири и затем быть впущенной в храм скорби. Ан нет, сразу не вышло. В табличке, составленной адвокатом Любочкой, отнюдь не значился номер входного кода, имелся лишь номер добросеевской квартиры.
В невнятном освещении уличной лампы номер прочитался, и я почти решила его использовать в качестве кода, во всяком случае, следовало попробовать, но меня предупредили, тем самым сэкономив время, а так же умственные усилия. Дверь с домофонной табличкой стала медленно отворяться сама по себе и, открывшись, явила девушку в спецовке и с ведром. Появление девицы с ведром сопровождал специфический аромат, он подсказал род занятий, определивших девушкин наряд.
В надобном подъезде вовсю шел ремонт, ему посвящались ведро и косынка, повязанная по самые глаза, привет всем горячий. В особенности чувству обоняния.
– Не закрывайте, пожалуйста, – попросила я, не особо приближаясь, побелка и краска отстирываются с трудом, а я была при параде.
– Здесь не закрыто, пока мы работаем, – сообщила девушка-маляр. – Только в подъезде ходите осторожно, лучше бочком, а то…