Серебро

Трава бесшумно приминалась подо мной, норовя мстительно резануть острыми краями сочных зелёных стеблей по подушечкам топчущихся по ней тяжелых звериных лап. Пф, куда там! Я мог, чувствуя себя при этом вполне комфортно, пройтись по битому стеклу или раскаленным углям, небрежно помахивая хвостом. Ну ладно, не то чтобы пройтись… но пробежаться точно смог бы! Так что обильно поруганная мною этой ночью трава у самой кромки леса так и осталась неотомщенной.

Я крался по следу уже с четверть часа, аккуратно переступая лапами и опустив нос до самой земли (так что пару раз уже успел вдохнуть пожухлые иглы, которыми щедро был усыпан подлесок), и едва не расфыркался, выдав себя с потрохами. Человек, чьи лёгкие шаги и ровное дыхание я, тем не менее, отчетливо слышал, и чей чёрный силуэт то и дело мелькал впереди между тёмными громадами деревьев, чередующимися с чахлыми сосенками, обладал настолько резким и раздражающим меня запахом, что, подобравшись поближе, я брезгливо отдёрнул нос от следа, чтоб воняло поменьше. Однако его запах теперь был везде, а кожаная истёртая куртка маячила в каких-то четырёх-пяти метрах впереди.

Человек остановился, затягивая распустившуюся шнуровку на горловине сумки. Я подобрался, оскалил зубы и прыгнул, разом перемахнув густые заросли малинника, возмущенно зашелестевшие за моим хвостом что-то на тему грубых невоспитанных оборотней — я всё-таки задел их брюхом.

Удар о землю вышел ощутимым, я распластался поверх моей жертвы. Живо подобрался на лапы, одним рывком клыкастой пасти, вцепившейся той в шиворот, развернул её, как говорится, анфасом к огрызку парящего в далёких небесах месяца и с чувством щёлкнул зубами перед самым носом.

Жертва, вопреки ожиданиям, огорчаться такой пикантной встрече в кустиках не стала. Даже напротив. Вместо одухотворенного вопля, ну или хотя бы поминания каких-нибудь трольих гхыров, она издала из себя звук, похожий на… смех. Причём не какой-нибудь там истерический, что было бы хотя бы не так оскорбительно, а самый натуральный, весёлый и приветливый.

— Здравствуй, Ройм. Рад, что ты вышел меня встретить!

Вот гхыр!

— Откуда ты узнал, что это я?

— Ты топочешь, как Рычарг на пробежке! Так что наш школьный дракон пока единственная спорная с тобой кандидатура. Но Рычарг, при всех своих достоинствах, вряд ли протиснется между теми ёлочками… Да и его желание устроить ночной променад по старминской опушке довольно сомнительно. Так что, методом исключения…

Я ещё раз досадливо клацнул зубами, вздыбил шерсть на загривке и вытолкнул из горла утробное рычание. Мой блудный папаша, как всегда, был омерзительно невозмутим. Увы, тёмно-серая (в темноте и вовсе чёрная) мохнатая туша (мать недавно отметила, что для четырнадцатилетки я вымахал за этот год едва ли не вдвое больше положенного) с алчно горящими в темноте жёлтым глазами, в нескольких сантиметрах от его жизненно важных органов выказывающая явное недовольство, Вереса устрашила ничуть не больше предыдущего нападения — к моему возмущению, скорее вызвала у него какой-то ненормальный приступ отцовского умиления. Придурок гхыров! Он раньше головы оборотней у себя над камином приколачивал, а теперь, с комфортом развалившись под одним из них на траве и явно греясь (ночь была хоть и летняя, но какая-то зябкая и неприятная), с улыбкой треплет за холку. Даже не напрягся, видя, что я не спешу лизать ему лицо от восторга встречи. Полная уверенность в безопасности. А зря! Так-то мы, несмотря на всё, в общем неплохо ладили, но в своём нынешнем настроении я готов был отгрызть ему конечность-другую и не подавиться. Останавливало меня разве что красочное представление того, насколько огорчится после мать. Ох как ей это не понравится! Можно было быть уверенным, что подобная шалость мне с рук — в данном случае, с лап — не сойдёт.

Так что я, мысленно вздохнув, а на деле издав какой-то утробный звук — больше сошедший за кошачье урчание, чем за что-то, что может вырваться из глотки опасной нежити, — стряхнул с загривка руку отца и отскочил в сторону, закрывая лавочку бесплатных обогревательных услуг.

Верес быстро и мягко поднялся на ноги позади меня и, отряхнув гриву тёмных волос от иголок и травинок, по моим следам пошёл в сторону маячивших на окраине домишек. Я почти физически ощущал внимательный взгляд колдуна, рассматривающий перекатывающиеся под мехом и шкурой звериные мышцы. От него даже зудело в лопатках.

— Ты здорово вырос с последнего раза, как мы виделись.

Ещё бы! А ты бы ещё четыре месяца где-нибудь пошлялся — глядишь, и не за ушко меня в виде приветствия трепал бы, и не рукой! Потому что попросту не узнал бы! При том голос у Вереса был такой задумчиво-недовольный, как будто мне запрещено было расти, пока его нет. Ах, ну в таком случае я до этих самых пор застрял бы где-то в возрасте годовалого волчонка!

Ничего из этого я, разумеется, вслух не произнёс. Предпочёл безмолвно клокотать внутри, подогревая температуру своей ненависти, потому что знал: стоит только рыкнуть что-то Вересу, как он тут же выкрутится, отвертится; найдёт сотню разумных причин, с которыми и не поспоришь, скорчит эту свою мину сожаления, ещё раз повторит, что он всегда рядом, если мне нужно (ни гхыра это не правда!) и заставит опять любить себя. Нет уж, не хочу его любить, хватит! Хочу отгрызть ему голову, чтоб он перестал наконец морочить её моей матери!

Отцовская ладонь снова легла на мой загривок, погрузив пальцы между клочками жёсткой тёмной шерсти. Верес то ли не замечал моего недружелюбного настроения, то ли игнорировал его — не знаю, что из этого злило меня больше. Нет, больше всего — наверное то, что мне нравилось чувствовать между лопатками покровительственную тяжесть его руки, и в какой-то момент пришлось подавить в себе тупое игривое желание волчонка извернуться и куснуть его за палец, а после снова подлезть под ласковую ладонь уже макушкой.

В детстве просто не наигрался. Лабарр!

Я утробно рыкнул, встряхнулся, снова скидывая посягающую на меня человеческую конечность, и перешёл с ходьбы на лёгкую трусцу. Верес не отставал, просто ускорив широкий шаг. Откровенно убегать от него было ниже моего достоинства — к тому же, появилось такое ощущение, будто он меня специально провоцирует. Ах так?! Не дождёшься!

Я снова перешёл на размеренную поступь по правый бок от колдуна, делая вид, что меня нисколько не волнует, здесь он или на своих бесконечных трактах за мракобесы знают сколько вёрст. Хочет тащиться за оборотнем по придорожным кустам и колючкам, а не идти по широкой, раскатанной беспрерывной чередой торговых повозок дороге — пожалуйста, милости прошу! Ещё вон в тот симпатичный шиповник, пожалуй, заверну. Как раз к забору нашего двора с тыла примыкает, оттуда удобно проскальзывать в дом незамеченным.

— Дома всё хорошо?

Я только ехидно фыркнул в ответ. Верес задал вопрос чисто из вежливости и — надо полагать — за неимением у нас другой темы для беседы (потому что спрашивать, чем он занимался без двух месяцев полгода, я не собирался, хотя умирал от любопытства). Он развесил по нашему дому столько охранных амулетов и натянул такое количество каких-то своих дрянных чар, что, случись хоть что-нибудь — мой папаша прознал бы раньше, чем наша ненормальная соседка (Серьёзно, иногда мне казалось, что у этой уникальной человеческой самки весь организм состоял только из трёх органов: глаз, ушей и рта — причём последний исключительно для того, чтобы повествовать добытую первыми двумя информацию). А прознав, живо вырылся бы из-под земли, куда не иначе как проваливался, выезжая в командировки за пределы Стармина.

По крайней мере, нам всем очень хотелось бы в это верить — что немедленно вырылся бы. Потому что в последнее время лично я в этом сомневался.

— Ройм…

Верес остановился. Ага, не хочешь лезть в шиповник! Ну простите, господин архимаг, вас никто не заставляет!

— С другой стороны есть калитка. Или ты уже забыл?

Я всё же обернулся перед зарослями — да так и застыл там, переминаясь с лапы на лапу. Ночной ветер игриво колыхал тонкие верхние стебли шиповника, мою длинную шерсть и отцовские волосы. И по сосредоточенно-огорчённому выражению Вересового лица я вдруг понял, что, спрашивая, всё ли хорошо дома, он имел в виду, всё ли хорошо у меня.