Держаться за воздух

— И как этого кого-то вычислять? — без воодушевления осведомился Зотов, лениво бряцая ложечкой в чашке с кофе. Стас оторвался от вычерчивания схем, рисования стрелочек и малопонятных обозначений, бросив на соратника красноречивый взгляд.

— А ты сам не догадываешься?

— Догадываюсь, — все также без азарта кивнул Михаил. — Только хрен мы где его найдем…

— Кто ищет, тот всегда найдет, — с насмешливой назидательностью заметил Карпов и вдруг резко, в лоб, без перехода спросил: — Неприличный вопрос можно? — и, не дожидаясь ответа, с непонятным напряжением выстрелил неожиданным вопросом: — С Зиминой у тебя что?

Зотов оторвался от увлекательного занятия в виде размешивания уже остывшего кофе, с некоторым удивлением взглянув на соратника.

— Ответ “тебя это не касается” устроит? — И, заметив наползающую на лицо Карпова недобрую тень, пожал плечами. — Другого не будет.

И снова неясное, неприятно холодящее чувство едко и зло засвербило внутри. И это необъяснимое напряжение в голосе, и пристальный взгляд, словно пытающийся что-то считать в его душе… Как будто опять сквозь тщательно оберегаемые границы пыталось прорваться нечто чуждое, постороннее, лишнее.

Он что, ревнует ее?

Внезапно ударившая мысль была такой нелепой, что в первую секунду Зотову захотелось рассмеяться.

Он? Ревнует? Зимину?

Зотов и не догадывался, что ему известно значение этого слова. Трудно ревновать, когда твое женское окружение состоит сплошь из проституток и легкомысленных девиц. Невозможно ревновать, когда единственный важный для тебя человек — это ты сам. Но самое сложное — наконец признать, что вся толща равнодушия, цинизма, злобы и эгоистичности — лишь хлипкая шелуха, которой пытался загородиться от внешнего мира и которая стремительно слетела, едва что-то в жизни начало изменяться. И вихрем смазанных кадров вновь замелькали вчерашние события: изуродованные тела, горящий дом, перепуганный Зимин, Ирина Сергеевна — такая непривычно слабая, дрожащая, преисполненная благодарности… И разговор на кухне, попытки сопоставить имеющуюся информацию, и безумная ночь, и суматошное, горячее утро… А еще — неотступное ощущение странности и вместе с тем удивительной правильности происходящего. Как будто все недавние события решительно и резко перечеркнули все, что было прежде. Изменили всю естественность и понятность их прежних, далеко не дружеских отношений. Хотя можно ли было считать, что страстный секс, едкие ухмылки и взаимные колкости — знак того, что все изменилось? Действительно — изменилось ли?

Зотова удивляло другое.

Рядом с ней он сам начинал меняться. И необратимость этого не могла не пугать.

***

— Она нас предала. Всех нас! — Измайлова, прекратив нервную ходьбу по сумрачному помещению склада, остановилась, сжав руки на спинке стоявшего перед ней стула, и обвела присутствующих негодующим взглядом, накручивая атмосферу. Савицкий порывался было что-то сказать, но Лена, заметив это, только сильнее разошлась. — А как еще это можно назвать?! Мало того, что она сначала втянула нас в эти игры с пародией на “палачей”, а потом отошла в сторону; мало того, что она отказалась слить Зотова, когда над нами нависла угроза; мало того, что она назначила его на место Ромы!.. Так теперь еще и это! Знаете, я не удивлюсь, что такими темпами этот урод окажется нашим начальником! Лично я этого не хочу! Или, может, кто-то в восторге от такой перспективы? — на одном дыхании выпалила Лена, сканируя лица присутствующих острым взглядом.

— И чего делать-то? — растерянно подал голос Фомин, сдвигая на лоб фуражку. Измайлова помолчала, на мгновение встретившись глазами с оледеневшим в яростном молчании Климовым. И после процедила жестко и зло:

— Мы должны избавиться от него, пока не поздно. И действовать нужно как можно быстрее.

========== Благими намерениями ==========

— Ничего, тварь, я до тебя еще доберусь, — с ласковой улыбкой пообещал Михаил, придержав замешкавшегося в коридоре парня за край рукава, пока его пылающий праведным негодованием адвокат, отвернувшись, с кем-то разговаривал по телефону.

Выдержка давалась майору нелегко. Он бы с удовольствием закопал этого гада на месте, не терзаясь угрызениями совести и лишними сожалениями, однако вместо чистосердечного признания должен был выпустить его под аккомпанемент возмущенного “у вас на моего клиента ничего нет!”. Доказательств и правда не имелось никаких, кроме показаний подруги потерпевшей, к которой та ворвалась среди ночи в полной истерике, невнятно выдавив лишь имя насильника. Однако ни эти слова, ни заявление, лежавшее на столе у одного из следаков, ничего не решали: потерпевшая покончила с собой, когда ее бросил узнавший о произошедшем жених. И Зотов отлично понимал: это дело, как и множество подобных, покроется пылью, оставшись нераскрытым. Ни родителей, ни вообще каких-либо родственников у потерпевшей не имелось, изображавший из себя оскорбленное благородство женишок заморачиваться с поисками правды не станет, а вот у подозреваемого имеется и влиятельный отец, и возможность платить самым лучшим адвокатам…

Михаил и сам удивился тому, как сильно его зацепило это дело, а ведь казалось, что всевозможной мерзости, подлости и несправедливости повидал предостаточно. Но при взгляде на эту самодовольную рожу с неизменным выражением самоуверенности и чувства полной вседозволенности у майора начинали чесаться кулаки. Какая-то часть его, еще не утратившая веру в подобие справедливости, пусть жестокой и незаконной, требовала действовать. И, бросив тяжелый взгляд на захлопнувшуюся дверь отдела, за которой скрылся наглый ублюдок в компании своего адвоката, Зотов с неожиданной для себя твердостью решил, что еще встретится с этим уродом и заставит его ответить за все. Пусть хоть как-то, но все же ответить. Потому что даже у жестокости должны быть рамки, и кто, как не он — полицейский — должен напоминать зарвавшимся от безнаказанности тварям, что есть границы, переступать которые не позволено никому.

***

— Думаешь, сработает? — Вадим несколько раз нервно прошелся по кабинету и наконец уселся напротив Лены, невозмутимо приводившей в порядок ногти. — Зотов скользкий гад, еще и не из такого выпутывался, а если сам не справится, так отец прикроет…

Измайлова закончила полировать последний ноготь и отложила пилочку, только после соизволив ответить:

— Ну знаешь, одно дело, когда какие-то туманные показания на “внедренного агента” или пытки, которыми у нас половина ментов развлекается… А вот когда замначальника отдела найдут возле трупа, да еще и с его отпечатками на орудии убийства… Грачев первый от своего сыночка открестится и отдаст приказ, чтобы его закрыли, — Лена с довольной улыбкой оглядела свежий маникюр, так что не ясно было, чему она радуется в данный момент: своим ухоженным ручкам или замечательному, совершенно беспроигрышному плану.

— Лен, я тебя, честно говоря, побаиваться начинаю, — слегка поперхнулся Климов, растерянный от диссонанса милейшего выражения лица вкупе с расслабленно-тихим голосом и безжалостных слов. И на какую-то долю секунды она показалась ему чем-то неуловимо похожей на Иру, которая с самой невинной улыбкой могла отдать такой приказ, от которого ему становилось не по себе. — А если все-таки не сработает?

— Если бы да кабы, — почти пропела Лена, прямо-таки лучась удовольствием, так что Климов невольно залюбовался. И вдруг спросила вроде совершенно невпопад: — Вадим, а если бы вдруг… ну, так сложилось, что у тебя появилась возможность стать начальником… ты бы отказался?

Климову показалось, что он ослышался.

— Кем-кем стать? — переспросил он после паузы, медленно поднимая на Измайлову глаза, однако в чистой безмятежности ее взгляда ничего разгадать не сумел.

— На-чаль-ни-ком, — все с той же невинной беззаботностью по слогам повторила Лена, кажется, сама не совсем осознавая, к какой опасной теме клонится разговор. — Это такой дяденька, который в кабинетике сидит, приказы раздает и шпыняет за их невыполнение. Ну или иногда тетенька. Хотя дяденька, конечно, лучше, — Лена осторожно подула на никак не желавший высыхать лак, как будто важнее этого сейчас ничего не существовало. Кажется, роль законченной блондинки ее откровенно забавляла.