Страница 4 из 13
Сначала это были обстоятельные описания путешествий по глухим провинциям Италии. Так, он написал «Письма о тосканской маремме», болотистой низменности, тянущейся вдоль берегов Средиземного моря от устья Арно до границ Лациума. «Мареммы эти для Тосканы отчасти то же, что для нас Сибирь, — писал Мечников, — непочатая страна, богатая всякого рода ресурсами, манящая к себе всякого рода спекулянтов, предоставляя им возможность скоро разжиться, и бедных поселян, предоставляя им столь близкую для них перспективу безбедной жизни».
Он с большой симпатией описывал маремманов, этих поджарых бронзоволицых людей, спокойных и отважных. Чем-то русским повеяло на Мечникова от маленького городка Масса-Мариттима с деревянными, выкрашенными в голубую, зеленую, светло-кирпичную краску домами, с резными ставнями у окон. На городской площади вместо традиционного фонтана с дельфинами — колодец с деревянным срубом, возле домов — садики за досчатыми заборчиками, а массетаны были голубоглазые, русоволосые.
А вот Вольтерра словно подчеркивала мрачными приземистыми воротами с изображением двуликого Януса свое древнее этрусское происхождение. Город жил на древностях и жил древностями. К числу его достопримечательностей можно было отнести невероятное обилие монахов всех орденов и отставных солдат со всевозможными орденами.
Край заброшенный и, казалось, забытый. От Масса-Мариттимы до Вольтерры, от Вольтерры до Монтекатини и Гроссето шагал Мечников с сучковатым посохом, единственным своим спутником. Он обошел и холмистую вольтерранскую маремму, и болотистую массетанскую, и гроссетанскую, славную тучными пастбищами. Его очерки, живые, остроумные, лиричные, — блестящее сочетание талантливой публицистики и строгой науки. Его описания гарибальдийских походов и революционной Испании были написаны в виде путевых записок. Особый интерес к географии у Льва Ильича Мечникова проявился к концу 60-х годов. В сотрудничестве с Н. А. Шевелевым и Н. П. Огаревым он издает в Женеве работу «Землеописание для народа», в которой приводятся краткие сведения по географии и статистика разных стран.
Прошло еще несколько лет.
«В начале семидесятых годов русскому скитальцу без определенных занятий жить в Европе становилось тяжело. На каждом шагу приходилось убеждаться, что надежды на исполнение заветных своих помыслов следует отложить в долгий ящик; а если некоторые из них и начинали сбываться порою, то с какой-то постороннею примесью, от которой веяло чужим, безотрадным и холодным» — так завуалированно писал Лев Мечников в одной из русских газет в 1883 году.
Гарибальдийские походы, польское восстание, испанская революция — вот великолепный список дел славного десятилетия. Но Гарибальди в почетной ссылке, в Варшаве недавно отгремели последние залпы расстрелов, а тех, кто уцелел, послали умирать в Сибирь.
Но «республиканец, красный, опасный человек…», как охарактеризовал Льва Ильича Мечникова русский посол в Италии[1], не мог вернуться в Россию. И мысли невольно обратились от затяжного ненастья Европы к Дальнему Востоку. В начале 1874 года Мечников решил поехать в Японию.
Однако сделать это было трудно по многим причинам. Прежде всего — совершенно не было денег на поездку. «Я с ужасом смотрю на растущую нищету Мечниковых», — писал Герцен в одном из писем того периода. Деньги получались случайно, если в каком-нибудь русском журнале публиковалась очередная статья об Италии, Испании или о французской литературе.
— Вопрос, как попасть в Японию без гроша в кармане, представляется мне более загадочным, чем сама Япония, — шутил Мечников.
Был еще один очень существенный вопрос: надо изучить Японию в том объеме, в котором это представлялось возможным в Европе, и, главное, освоить ее язык.
На европейских языках литература о Японии была крайне скудна. В отношении языка дело обстояло еще хуже. Только в Парижском университете существовала кафедра японского языка. Мечников поехал в Париж. Профессор Леон де Рони, читавший этот курс, внимательно разглядывал невысокого, похожего на провинциального учителя, человека в поношенном костюме, с всклокоченной бородой, с большими залысинами на лбу и утомленными глазами. Профессор не без иронии разъяснил Мечникову возможность изучения экзотического языка:
— Прослушав четырехлетний курс, вы едва будете изъясняться по-японски с грехом пополам и разбирать японские книги с грехом на три четверти.
Но узнав, что русский журналист, так отрекомендовал себя Мечников, владеет десятью европейскими языками и тремя азиатскими, профессор де Рони любезно предложил ему рекомендательное письмо к одному японскому князю, который путешествовал по Европе с целью изучения европейской культуры и французского языка.
— Возможно, вы ему понравитесь и он возьмет вас в учителя, и сам в свою очередь обучит вас разговорной японской речи.
Когда Мечников явился в женевский отель, указанный ему де Рони, оказалось, что японский князь уехал в Ниццу, но в его номере живет другой японец. Этот вовсе не понимал по-французски, но Мечников сумел добиться от него согласия на взаимное франко-японское обучение.
Успехи Мечникова были таковы, что уже через несколько месяцев он смог довольно свободно объясняться с членами японского посольства, прибывшего в Европу. В свою очередь японцам так понравился толковый европеец, что глава посольства официально предложил Мечникову поехать в Японию и организовать в столице общеобразовательную школу для самураев Сацумского княжества. Дело, таким образом, устроилось как нельзя лучше, и спустя два месяца Мечников на французском пароходе «Волга» подплывал к берегам Японии.
Страна, долгие годы жившая изолированной от остального мира жизнью, теперь широко открыла свои двери для иностранцев. На французской «Волге» вместе с Мечниковым плыл голландский коммерсант, прежде бывавший в Японии и наживший мелкими спекуляциями большое состояние, французский вахмистр, приглашенный в японскую армию инструктором, и много подобного рода «дельцов». Плыли и несколько иных японцев, учившихся в европейских университетах и мечтавших насадить цивилизацию в родной стране.
В хорошую погоду от Марселя до Иокогамы плыть сорок пять дней. «Но нам решительно не везло, — вспоминал Мечников. — Несмотря на благоприятное время, непогоды задержали нас в Средиземном море и в Индийском океане между Аденом и Цейлоном, а при выходе из пролива Формозы к японским берегам пришлось нам выдержать четырехдневную бурю»[2].
Непомерно широкий, неуклюжий корабль легко взлетал на огромные свинцовые волны и скатывался оттуда «на дно черного, как ночь, котла, наполненного густыми грязно-белесоватыми парами». Вокруг нельзя было ничего различить — одна мутная мгла, дышащая пронизывающим холодом. «Негостеприимны Японские берега и своим вечным, волнением и полумраком». «Простая случайная особенность природы, — отмечал Мечников, — зачастую оказывала чисто местное, неожиданное, но тем не менее весьма решительное влияние на судьбы обитателей данной страны. Японцы, например, обязаны своей национальной особенностью и целостностью морскому течению Куро-Сиво и подводным камням, делающим доступы к берегам Японских островов весьма опасными».
«Волгу» сильно потрепало, и, боясь, что не выдержат старые машины, капитан приказал заменить руль спущенными на воду пустыми бочками «из-под анилиновой микстуры, задумавшей прогуляться в Японию под псевдонимом красного вина». «Давно замечено, — указывал Мечников, — что в странах, обращающихся на путь европейской цивилизации, в первое время всегда бывает сильный спрос на скорострельное оружие и спиртные напитки».
На пятидесятый день наконец французский корабль подошел к Иокогамской бухте, окутанной дымящимися розовыми утренними облаками. С восходом солнца краски стали ярче. Окаймлявшие бухту красивые холмы, на которых живописными группами разместились не то кедры, не то зонтикообразные сосны с искривленными стволами и ветвями, создавали экзотический вид, возбуждавший воображение иностранных пассажиров новизной и загадочностью.
1
Архив внешней политики России за 1860 год.
2
Цитаты, относящиеся к Японии, взяты из двух работ Л. И. Мечникова: «Мейдзи. Эра просвещения Японии» и «Воспоминания о двухлетней службе в Японии».