Страница 2 из 12
– Ничего такого, леди Изабелла. Хотел, знаете ли, посмотреть на легендарный дядюшкин кабинет.
– Сюда давно никто не заходил, – она печально оглядела выцветшие обои и кишащий паразитической жизнью тюль своими голубыми с серой поволокой глазами. – Думаю, он не одобрил бы вашего вторжения.
– Дядя мёртв, и его это уже не волнует, – с насмешкой в голосе заявил Кроулинг. – Не забывайте, что дом теперь принадлежит мне.
– Я помню, – Изабелла кивнула и уставилась на него пронзающим насквозь взглядом. – Вы что-то искали, мистер Кроулинг? Я видела, как вы шарили по ящикам.
– Что за слова? Я шарил? Нет же! – он пытался на ходу сплести подходящую ложь для этой мутноокой стервы. – Я действительно подумывал найти одну штуку…ну, его мемуары…да, мемуары и только. Всегда хотел с ними ознакомиться. Как знать, может даже получится их опубликовать.
– Эти мемуары? – она указала на папку по-осеннему сопревшей листвы, на кою прилёг отдохнуть солдатик. – Мне кажется, прочитать их уже не получится.
– Не беда, – Кроулинг вовремя вспомнил про первый ящик и извлёк из него машинописную рукопись. – Вот эта часть сохранилась отлично.
– Это уже не мемуары, – покачала головой Изабелла. – Незадолго до болезни он начал писать что-то другое. Никому не показывал. Даже мне.
– Не столь важно. Я могу прочесть и это. Вы же не против? – спросил Кроулинг, а про себя разъярился, что клянчит дозволения у какой-то настырной пигалицы.
– Как вы сами отметили, этот дом теперь ваш вместе со всем имуществом. Так что берите, если вам именно это нужно.
– Да-да, спасибо, мисс Изабелла, – он поспешил к выходу из сего вонючего гроба, но остановился в дверях, решив, что негоже оставлять последнее слово за ней: – И кстати, вы ещё не надумали, когда отправитесь в город?
– Наверное, через неделю, – ответила Изабелла, ничуть не растерявшись (эх, а Кроулинг так надеялся смутить её). – Могу и раньше, если попросите.
– Нет, собирайтесь и уезжайте…ну, в общем, как будете готовы…э… – стушевался Кроулинг и, наконец, выскользнул из кабинета, припустив к лестнице.
Проклятая Изабелла! И почему она вечно встаёт у него на пути? Старик подложил Кроулингу жирную свинью, поселив эту девку в доме. Она повсюду. Следит за каждым его шагом. Такая надменная и безразличная на вид, но на самом деле это лишь маска. Неужто Изабелла знает даже про то самое? А вдруг именно она и прячет его от Кроулинга? Нет, от этой девицы надо избавиться в самые кратчайшие сроки. Неделя – послушайте её! Неделя это слишком долго. У Кроулинга нет столько времени! Он должен решить проблему сейчас, иначе весь его план потонет, как инуитский каяк. И почему Кроулинг не может высказать Изабелле всё прямо, выставить её взашей да и не волноваться больше по пустякам? У неё есть какая-то особая власть над ним, какая была и над стариком.
Когда же Кроулинг впервые услышал о девушке? Кажется, два с половиной года назад. Ему рассказал о ней троюродный брат, навешавший дядюшку на Пасху. «Новая игрушка нашего Мафусаила» – иронично отрекомендовал её он. Братцу это виделось смешным, но Кроулинг сразу насторожился. И не зря. Раскопанная им по горячим следам история Изабеллы была унизана белыми пятнами, словно крылья ложной пестрянки. Всё, что удалось узнать Кроулингу, так это вероятное место и дату её рождения (и то, по данным косвенным и не шибко надёжным). Дальше ниточки обрывались и больше не возникали в многосложном узоре общественной жизни вплоть до того дня, когда Изабелла появилась на пороге усадьбы его дяди. И после этого события приняли зловещий оборот.
По молодости старик часто грешил. Можно было бы подумать, что Изабелла – его нечаянно порождённая и невольно обретённая дочь, явившаяся из дальних краёв, дабы пустить робкую слезу пред грозными отцовскими очами. Как иначе объяснить, что дядюшка, человек непростого характера, доселе незамеченный никем в сострадательности, так легко позволил незнакомке занять комнатушку в его сокровенном обиталище? Однако же это предположение Кроулинга оказалось ошибочным. Никакие родственные узы не связывали усопшего с Изабеллой. Она даже и в завещании-то не была упомянута. Старик не оставил ей ничего: ни содержания, ни имущества, ни своей фамилии. В чём же тогда заключалась выгода этой девицы? Изабелла не числилась прислугой, не получала жалованья, но при этом единственная поддерживала порядок в доме и огонь жизни в иссушенном годами дядюшкином теле. Кроулинг сомневался, что кто-либо по собственной воле, без заднего умысла, согласился бы неотлучно пребывать при выжившем из ума самодуре, выслушивать его нудные воспоминания о славных былых деньках, когда и солнце грело теплее и птицы пели краше, а знакомые аристократки, ещё не успевшие состариться и облечься в дубовые корсеты, нашёптывали ему своими ароматными губками всякие скабрезности, или, того хуже, вкушать эти же воспоминания, но сервированные в дилетантской писательской манере, от которой за версту разило нафталиновой диккенсовщиной. Но, на удивление, Изабелла была именно таким редчайшим экземпляром. Не служанка, не любовница, не приживалка, не сиделка – но кто же она, в конце концов? Кроулинг задавался этим вопросом изо дня в день, но все попытки разрешить его упирались в гранитную стену тайны, ограждавшую личность девушки от любопытства посторонних.
Итак, однажды, в недружелюбный осенний день, она вышла из наёмного экипажа, примяв туфелькой рассыпанную по тропинке листву, и уверенным шагом миновала отрезок, отделявший её от парадного крыльца дядиной усадьбы. Её нежная ручка, обтянутая перчаткой из дешёвой кожи оттенка шамуа, легла на чугунное кольцо, изображающее уроборос, и трижды, с равными до секунды интервалами, стукнула им в дверь. Изабелле не открыли. Привратник уже в те времена был глух, а мальчишка Сэм, выполнявший всякую чёрную работу в имении, только-только устроился прикорнуть в чулане, и настойчивый стук не стал для него поводом прерывать сей сладкий миг отдохновения от «тяжких» трудов. Дядюшка Кроулинга, к слову, тоже в тот час почивал на тахте в ещё не заросшем пылью и плесенью кабинете. Сон его был беспокоен и тревожен, а ноги, перевесившиеся за край кушетки, то и дело затекали, мешая старику с удобством отчалить в мир грёз. Стук, производимый Изабеллой, долетал до него лишь урывками, но постепенно становился всё более назойливым, словно писк комара или набивающийся в друзья проситель. Наконец, дядя открыл глаза, приподняв мшистые брови, и, неодобрительно покряхтывая, сполз со своего ложа, дабы лично разобраться, в чём же дело. Спустившись вниз, он столкнулся с молодой рыжей служанкой (что-то подсказывало Кроулингу, что именно эта лиса стащила безделушку с крышки чернильницы) и капризным тоном поинтересовался, кто это смеет мешать его полуденной неге? Служанка справедливо возложила вину на нежданную гостью, нагрянувшую без приглашения в неприёмный час, а потому до сих пор прозябающую на пороге. «Почему же ей не открыли?» – возмутился дядюшка. «Это работа привратника или Сэма, м’лорд» – скомкав почтительное обращение к хозяину своим просторечным говором, молвила служанка и, не дожидаясь дальнейших указаний, юркнула в обеденную залу. «Сэм!» – рявкнул старикан, что есть мочи, отчего бедный мальчишка кубарем выкатился из своего укрытия в обнимку с пледом и с прилипшей к лицу паутиной. Изабелла же всё ещё выстукивала свёрнутым в калач змеем по железной обивке входной двери.
Мальцу не поздоровилось – дядюшка как следует оттягал его за уши и увесистым пинком отправил в направлении прихожей, дабы негодник смог исполнить свои непосредственные обязанности. Сэм спросонья двигался медленно, словно пьяница, на ощупь бредущий домой в кромешной темноте, – у него всё никак не получалось совладать с замком. Наконец, старику надоело наблюдать за его безуспешными попытками, и он, оттеснив мальчонку в сторону, сам отворил дверь, что, конечно, ударило по дядюшкиной гордости, но не настолько сильно, чтобы заставить его заранее невзлюбить гостью, свидетельницу сего унижения. Нет, он вовсе не был зол или разгневан, а, скорее, заинтригован – его редко посещали по доброй воле.