Падшие тени

Я же в глубине души мечтаю достать Ноэля Брана живим и совершенно безоружным, обнаженным. Ничего не подозревающим. Чтобы страх кружил в его глазах, когда я доберусь до него. Чтобы он увидел, какого монстра разбудил во мне своими глупыми соревнованиями. А я буду упиваться его шоком, ужасом, наполняющем тело. Заставлю расплатиться за все наши потери. Он будет медленно умирать на глазах всех моих ребят. Я с превеликим удовольствием стану его палачом и единственным лицом, которое он увидит перед своей смертью. Заставлю страдать, медленно подыхать в канаве далеко за городом. Буду отпиливать от него по маленькому кусочку, пока в итоге он не превратится в кучу жалкого фарша и горстку переломанных костей. А его людей заставлю все это сожрать до последней крошки, они захлебнутся в собственной рвоте. А затем, даже не моргнув, я раскрою им черепа.

Такой сладкой и желанной кажется эта месть. Дурманящей голову. Но я намереваюсь забрать все. Оттого мне и моим парням требуется совсем чуть-чуть времени. Ненависть и так клокочет во всех нас. Ей просто нужна красивая и безжалостная огранка.

* * *

Настойчивый стук в дверь.

Мой и без того чуткий сон рассеивается из-за резкого звука, и я слегка приподнимаюсь на локтях, пытаясь разлепить сонные веки. Солнце уже пробивается в комнату сквозь опущенные жалюзи и оставляет на ковре золотистые прямоугольники света. Я щурюсь от яркости окружающей меня картинки, давая глазам привыкнуть. Затем вновь моргаю и хватаюсь за телефон, который раннее бросил на пол рядом с диваном.

09:38.

Уже почти десять утра. Я проспал даже больше трех часов.

Неплохо.

– Мистер Крейг. – нетерпеливый кулак вновь барабанит по двери.

Я не спеша принимаю сидячее положение и провожу рукой по волосам, зачесывая выбившиеся пряди назад. А по юному голосу уже безошибочно определяю: это Чад.

– Что такое Чад? – глухо отзываюсь я, параллельно разминая затекшую шею.

Дверь в кабинет распахивается, и заходит Чад с одновременно виноватым, но заинтересованным видом.

– Босс, простите. – лепечет он, переминаясь с ноги на ногу. – Но Бернард не знает, что делать с мальчишкой.

В этот же момент я перестаю крутить головой и, наконец, одариваю его нахмуренным взглядом.

– Какой еще мальчишка? – в замешательстве спрашиваю я.

– Сам не знаю, меня попросили только сообщить вам.

Что за черт?!

Поднимаясь на ноги, я пихаю свой телефон в карман и быстро поправляю слегка сдвинутые и скомканные края рубашки. Заправляю их обратно под тугой ремень и пальцами разглаживаю воротничок. Без промедлений и лишних разговоров мы выходим из кабинета.

– А где Эдди? Он же должен был остаться следить за всем. – я закрываю за собой дверь и плетусь за Чадом.

– Они с Феликсом уехали. Бернард, должно быть, знает куда, но я не в курсе.

– Понятно. – раздраженно говорю я. – А ты почему до сих пор еще здесь? Новая смена уже с шести вечера.

– Я помогал девочкам с закрытием, разгружал машину, потому что Карл привез продукты и болтал с парнями. Ну а потом меня поймал Бернард с этим мальчиком.

И как тут выспишься? Их же и на секунду нельзя оставлять без контроля.

Эдди так упорно уговаривал меня расслабиться, просил хотя бы немного замедлиться и хорошенько отоспаться. Как спустя всего пару часов творится какая-то неразбериха. Куда он уехал на пару с Феликсом? И что это за мальчишка?

Я подавляю ленивый зевок и провожу ладонью по щетинистым щекам и подбородку. Нагоняю Чада, который ведет меня через длинный коридор в противоположный конец бара к черному выходу. Мы минуем большую кухню, уже опустевшую и слишком тихую. И заходим в подсобку, где среди железных стеллажей с коробками и разного бытового оборудования сидит мальчик лет тринадцати. А в пару метров от него, чуть правее стоит взвинченный Бернард.

Я развожу руками, как только Бернард замечает меня в проходе. – Что происходит?

— Вот. – он указывает на молчаливого мальчика, сидящего на металлическом табурете. – Лазил по парковке. А вот это было в его телефоне.

Бернард протягивает мне маленький потертый телефон с треснутым экраном, но вполне рабочем состоянии. На нем высвечивается пара фотографий, и на всех - моя машина. С разных ракурсов.

– Просто машина понравилась. – бормочет себе под нос мальчишка, не поднимая взгляда со своих ног.

Я отдаю мобильник Бернарду и аккуратно шагаю в сторону пацаненка. Его страх сейчас ни к чему, испуганный ребенок значит несговорчивый.

Подхожу к мальчику и опускаюсь перед ним на корточки, пытаясь заглянуть в глаза.

– Как тебя зовут?

Он смотрит на меня исподлобья с призрением, но не говорит. Он вовсе не напуган.

– Мы не причиним тебе вреда, просто поговорим. Ладно?

Мальчик сопротивляется, хватаясь за свое упрямство, и продолжает молчать.

Я оборачиваюсь к Бернарду, задумываясь над дальнейшими действиями. Он тоже не понимает, что можно предпринять и как разговорить мальца, отчего злость на его лице отражается четче и сильнее. Оно и понятно. Ни у него, ни у меня нет детей.

– Принесите что-нибудь перекусить, в холодильниках наверняка осталась еда. И горячий чай захватите. – наконец, командую парням.

От моих слов ребенок слегка вытягивается на стуле, но не поднимает голову. Лишь тихо сглатывает.

Он голодный.

В яблочко.

Повара всегда готовят еду для меня и ребят, зная, что по бару наверняка кто-то будет слоняться после закрытия. И для них это стало уже привычкой. Мы никогда не голодаем. В этом привилегия иметь свой бар.

Бернард и Чад удаляются из подсобки, а я нахожу еще один стул и усаживаюсь напротив мальчика. Он продолжает тихо сидеть, перебирает свои пальцы, карябая кожу вокруг ногтей, словно хочет убрать заусенцы. Нервничает. Его ноги в старых поношенных конверсах почти касаются пола, черные джоггеры пыльные и запачканные, особенно сзади. На голову натянут капюшон от синего худи, под которым прячутся взъерошенные короткие волосы шоколадного цвета, а с плеч свисает легкая шуршащая куртка. Он слишком легко одет для ребенка, да еще и в такое время. Ванкувер теплый город даже зимой, но это чересчур. Очевидно, что за ним нет должного присмотра. И это лишний раз доказывают его грязные руки в ссадинах и дикий взгляд, будто он сражается за эту жизнь со всем миром.

Сердце вдруг на секунду замирает.

Стараясь не фокусироваться на нем и своих мыслях, я встаю со стула и осматриваю помещение. В углу комнаты рядом с железным шкафчиком и стопкой перемотанных коробок нагромождены несколько пустых ящиков из-под алкоголя. Я подхожу к куче, хватаю самый верхний ящик и возвращаюсь к мальчику. Переворачиваю его, устраивая между наших стульев.

По коридору раздаются глухие шаги. Топот становится громче с каждым новым шарканьем, и вскоре в кладовой появляются парни с медным подносом и небольшим чайником чая в руках. Я усаживаюсь обратно, и Бернард опускает поднос с едой на пыльный пластиковый ящик, забирает чайник из рук Чада, устраивая его на краю импровизированного стола, и отходит от нас. На одной из тарелок красуются оставшиеся с ночной смены брускетты с хамоном, нежным сыром и вялеными томатами. На другой фри из сладкого картофеля, посыпанного пармезаном. И на маленьком блюдце кусок фисташкового чизкейка Сан-Себастьян.

Я не свожу взгляда с мальчика, ожидая хоть какой-нибудь реакции.

– Хочешь поесть? – спрашиваю у него.

Но он не тянется к еде.

– Я не голоден. – огрызается пацан. – Ты что, не знаешь, что нельзя ничего брать у незнакомцев? Тебя не учили родители?