Луна

— Как эта твоя дрянь называется? От которой чуть не померла? — Эта дрянь называется корсет. И чуть не умерла я не из-за него, а из-за вашей дикости. — Стефа задумчиво разглядывала причудливые цветные узоры на занавесках хаты Матвея Гвинтовки — того самого черноглазого казака, который вытащил ее из кареты и привез к себе на хутор. — А вы-то ляхи небось не дикие, благородные все? — сузил черные глаза Матвей. — Наверное мы… — замялась Стефа, не зная, что на это ответить и не находя ответа в своей душе. — Я не знаю. Пожалуйста, уходи. Оставь меня, Матвей. Я хочу помолиться за упокой души матушки и отца. — Скоро молиться будешь по нашему, по православному, — усмехнулся он. — Перед свадьбой крещу тебя в нашу веру. — А ты спросил меня, согласна ли я? — возмущенно ответила Стефа. — Не приму православие и замуж за тебя не пойду. — Пойдешь, куда ж ты денешься, золото мое? — подойдя к ней, Матвей приник губами к ее руке, целовал длинные пальцы. — Руки княгини. Эти руки еще накроют стол для казака. — Не надо… — Стефа нехотя отняла руку и прижала ее к груди. Она не могла не признаться себе в том, что его поцелуи были ей приятны, что она желала их. Поцелуи врага. Матвей был высоким и статным, его темные глаза затягивали, словно омуты, в них хотелось утонуть, к его обветренным губам хотелось прижаться своими. Ощутить их вкус, выпить их сладость до дна. Матвей не был груб, он не настаивал на близости до свадьбы. Но очень скоро Стефа поняла, что ежели он пожелает, то у нее не достанет сил противиться его воле, просто потому что она этого так же желала. И замуж она пойдет, и позволит перекрестить себя в православие. В душе она никогда не откажется от своей веры, но противиться действиям Матвея просто не сможет. У нее не будет иного выхода. — Дывись, какая полная луна, — приобняв ее за плечи, Матвей указал пальцем на полную, яркую луну, упрямо светящую в окно хаты. Но на сей раз свет луны не казался холодным. Так уже было когда-то. Такая же луна. Такой же теплый летний вечер. Так было несколько лет назад, когда они гадали с няней на свечном воске. Няня нагадала Стефе черноглазого жениха, не шляхтича и не француза, и оказалась права. Выходит, ее зря учили французскому. Ничего, она научит ему своих детей, быть может, им он в жизни когда-нибудь пригодится. При мысли о детях Стефа слабо улыбнулась, казаками они будут или поляками? Скорее казаками, по отцу. У казаков всегда и во всем главным был именно мужчина. Они не давали женщинам даже иллюзии небольшой власти над мужчинами, как это бывало среди высокородных шляхтичей. — Луна соединила нас. Наверное, так было суждено… — тихо сказала Стефа. Она вспомнила дом, няню, матушку с отцом, из глаз невольно полились соленые слезы. Подойдя к кровати, Стефа опустилась на мягкую перину и зарыдала. — Стефа? — Матвей обеспокоенно взглянул на нее. — Стефа, золото мое. Подойдя к постели, он опустился рядом, и подняв ее с покрытой вышитой цветами наволочкой подушки обнял, крепко прижав к себе. — Не плачь, сердце мое. Я так тебя кохаю. — Нет, не правда, — всхлипнула Стефа. — Я просто нужна тебе, как трофей. Я не верю, что ты любишь. — Веришь, не веришь, а люблю, серденько мое. Дюже люблю. Как в карете увидал, так и люблю. — Пристально посмотрев в ее заплаканные глаза, Матвей резко встал и снял с себя шаровары с рубахой. — Ну вот… — пробормотала Стефа, смущенно отведя глаза, не смея смотреть на его мускулистое загорелое тело, стыдясь признаться себе в том, что больше всего на свете желает сейчас забыться в объятиях его сильных рук. — Не бойся, моя гарная панночка, — ласково улыбнувшись, он успокаивающе погладил ее по залитым слезами щекам, вытирая их, и осторожно снял с нее белое, свободного покроя платье. — Хотя б эту вашу… как ее, снимать зараз не надобно. — Корсет это. Вы дикие люди, ничего не понимаете в нарядах, — пряча улыбку, ответила Стефа. — Дикие, коли так хочешь, моя княгиня. Я тоже князем стану, когда женимся. — Вновь опустив ее на подушки, Матвей поцеловал ее в щеку и провел ладонью по спутавшимся светлым волосам. — Не станешь. Ты никогда князем не станешь, — протянув руку, Стефа пропустила между пальцами его длинный чуб. — Нехай не стану. Родился казаком и помру казаком. А ты княгиней родилась, а помрешь женой казака, — тихо рассмеялся Матвей, поправляя под ней подушку. — Ты бессовестный, — надула губы Стефа. — Уходи. — Не уйду, мое золото. Зараз уж не уйду. — Накрыв ее своим телом, Матвей прижался к ее манящим своей свежестью розовым губам, долго и жарко целуя их, пытаясь испить эту чашу с нектаром до самого дна. В ответ Стефа обвила свои тонкие белые руки вокруг его шеи, нежно поглаживала спину, чуть касаясь упругих ягодиц. Оторвавшись от сладостного плена ее губ и осыпая лицо и шею торопливыми, обжигающими поцелуями, Матвей жадно прильнул к ее груди. Легкое касание языка к розовому, затвердевшему соску вырвало у Стефы первый в жизни стон, полный неподдельного наслаждения. Услышав его, он опустил руку ниже. Ладонь очертила округлость живота, задержалась на изгибе бедра, коснулась шелковистых волос, укрывающих сокровенное место. Двумя пальцами он проник во влажное теплое лоно, уже готовое принять его возбужденную плоть. — Матка боска, — в страхе прошептала Стефа. — Не бойся, моя кохана. Все хорошо, — коротко поцеловав ее в губы, Матвей приподнял ее ноги, широко развел их в стороны и проник в ее трепещущее горячее тело. Почувствовав вторжение чужой плоти, Стефа тихо застонала, ее пронзила острая боль, но тут же смешалась с другим чувством, доселе еще неизведанным, манящим и сладким, будто бы по всему телу расходились волны неведомого удовольствия. Услышав, что ее стоны становятся громче, Матвей начал двигаться в ее теле быстрее, пока наконец не достиг самого пика страсти, и не излился в покрывшееся прозрачными капельками пота тело Стефы. Отстранившись от нее, он прилег рядом на подушку и крепко обнял Стефу, положа ее голову себе на грудь. — Отныне ты княгиня Гвинтовка. — Ты не оставил мне выбора, — закрыв глаза, улыбнулась она.

Увы, пути Господни неисповедимы, и далеко не всем мечтам дано сбываться. А быть может, большинству из них и вовсе сбыться никогда не суждено. Думала ли маленькая, беззаботно собирающая цветы Стефа, любимица отца, что жизнь окажется вовсе не такой радужной, яркой и безоблачной, словно жаркое июльское утро? Конечно не думала, да ей и незачем было этого делать, ведь за нее думал любящий отец — знатный польский князь, за нее думала матушка, обожавшая свою дочь — единственного выжившего ребенка, наряжавшая ее, словно маленькую принцессу.