Ненависть по расчету

Глава 1.

«Его улыбкой можно было вскрыть вены на запястьях».

Рэй Бредбери, «Смерть — дело одинокое».

«Все очаровательные люди испорчены, в этом-то и есть секрет ихпривлекательности».

Оскар Уайльд.

«Я пью, чтобы потопить свои демонов,но эти ублюдки умеют плавать».

Чарльз Буковски.

***

Кристина Метельская.

— Ну, и где эта овца?

Голос звучит хрипло, сдавленно, будто пропущен через терку. Я пробиваюсь к барной стойке, расчищая путь локтями, не обращая внимания на недовольные взгляды. Кто-то ворчит, кто-то шарахается в сторону — отлично. Пусть боятся.

— Будет весело… Развеешься, твою мать!

По правде говоря, первые семь с половиной минут действительно были неплохи. Редкий момент, когда я почти поверила, что этот вечер может быть просто вечером — без подвоха, без грязных трюков судьбы. Без этого вечного ощущения, что мир то и дело подставляет подножку, ухмыляясь где-то за спиной. Музыка не резала слух, воздух ещё не успел пропитаться потом и дешёвым парфюмом, а в бокале плескалось что-то холодное и отдалённо напоминающее мохито.

А потом — бац! — и я узнаю, что таинственное мероприятие, на которое меня заманила «подруга» в этот закрытый клуб, оказалось вручением бонусов «особо отличившимся» хоккеистам. И половина — повторяю, половина клуба! — проклятые любители погонять с шайбой и чирлидерши, улыбающиеся, как заправские куклы Барби.

А я ненавижу кукол. Особенно тех, что заняли моё место.

Когда-то я и сама была одной из них.В детстве мне казалось, что это — мечта. Яркая, блестящая, как конфетная обёртка. Красивые девчонки в глянцевых сериалах лихо кувыркались под заливистые крики трибун, ловко жонглируя помпонами. И я верила, что стоит только захотеть — и вот она, слава, признание, восторженные взгляды.

Но никто не предупредил, что если ты выше ста семидесяти пяти сантиметров, то половина тренеров будет крутить пальцем у виска, а особо «одарённые» тактично намекнут, что модельные агентства — вон там, а ипподром — чуть левее.

А потом начались тренировки. Бесконечные. Изматывающие. С разбитыми коленями, сведёнными судорогой мышцами и тренерами, которые то и дело повторяли: «Метельская, ты что, лошадь? Чирлидинг — для миниатюрных, а не для дылд!».

Но я прорвалась. Годы тренировок. Годы диет. Годы попыток втиснуться в ложе стандартов: «ты слишком высокая», «слишком угловатая», «слишком резкая». Кубки, медали, победа на Европа-Азии. И почти взятый мировой чемпионат. А потом — провал. Падение. Разорванные связки. И тихий, вежливый намёк: «Крис, может, хватит? Ты уже не та».

Как же это бесит.

— О, Метельская? — раздаётся слащавый голосок сбоку. — Не думала, что ты ещё вылезаешь в свет после того провала.

Обернувшись, вижу Сашку Литвинову — одну из тех, кто размахивает помпонами. Помнится, раньше часто пересекались на соревнованиях. И как её вообще занесло в наше захолустье?

— А я не думала, что ты вообще умеешь говорить, — холодно парирую. — Обычно ты только поддакиваешь и улыбаешься, как тренированный пудель.

— Ой, а ты всё такая же злая, — делает кукольные глазки. — Небось, опять одна?

— Нет, с твоим парнем, — бросаю не глядя. — Он в туалете, если что.

Сашка резко бледнеет и шаркает прочь. Приятно.

В клубе душно, свет стробоскопов режет глаза, а бас бьёт прямо в виски. Идеальный вечер, чтобы забыться. Если бы не одно «но». Только не в такой компании. Сегодня я либо напьюсь до беспамятства, либо устрою тут погром. А может, и то, и другое.

— Зелёную фею! — тыкаю пальцем в барную карту, выбирая самое ядерное, что в ней есть.Если уж тонуть, то с размахом. Сочетание в одном коктейле абсента, текилы, водки, белого рома и двух ликёров — именно то, что нужно, чтобы либо забыться, либо окончательно сорваться. Зелёная фея? Пусть будет зелёная фея. Пока я не превратилась в чёрную ведьму и не «зафеячила» ту идиотку, которая полчаса назад смылась под ручку с Ковалевым.

— Может, что-то полегче? — бармен, паренек лет двадцати пяти, оценивающе скользит взглядом по моему лицу.

— Ты видишь перед собой человека, которому нужно «полегче»? — отвечаю вопросом на вопрос, приподнимая бровь.

— Ну-у-у… — он задумчиво почесывает щетину. — Если быть точным, вижу человека, который либо хочет забыть этот вечер, либо кого-то убить.

— Варианты не исключают друг друга, — мрачно ухмыляюсь.

— Сразу или поэтапно? — все еще колеблется, держа шейкер в руке.

— Что, думаешь, не вытяну? — чувствую, как натянутая улыбка превращается в оскал.

— Просто предупреждаю, — пожимает плечами. — Последняя, кто заказывал, уснула на ресепшене.

— А я не из пугливых, — отрезаю, постукивая ногтями по стойке. — Давай быстрее, а?

Бармен вздыхает, но принимается за дело, ловко жонглируя бутылками. Лёд в шейкере звучит как кости, перемалываемые в мясорубке. Зелёная жидкость обещает либо забвение, либо катастрофу.

— Дерьмовое настроение? — раздаётся сбоку.

Пиздец, как оригинально. И ни разу не клише.

Поворачиваю голову и вижу пижона с подозрительно знакомой рожей — Громова, хоккеиста университетской команды. Он развалился на соседнем стуле, потягивая свою претенциозную «Маргариту» с солью на ободке, будто это шедевр миксологии, а не банальный коктейль для тех, кто боится крепкого алкоголя.

И пусть я уже несколько лет не в чирлидинге, не узнать его невозможно — мы же второй год учимся на одном потоке. Да и вообще, когда стартует сезон, весь город сходит с ума. В автобусах, магазинах, даже на парах — везде только и слышно: «А ты видел, как вчера Гром забил?», «Как там наш состав?», «Мы в плей-офф выходим или опять обосрёмся?».

А уж когда начинаются плей-оффы… Бары забиты до отказа, пиво льётся рекой, а болельщики носят клубные шарфы и шапки, словно доспехи крестоносцев. И все эти крики, толкотня, идиотские песни под гитару… Ненавижу хоккеистов. И у меня на то есть причины — куда более веские, чем просто интуитивная неприязнь.

— Иди нахрен, Громов.

— О, так ты меня знаешь! — его губы растягиваются в довольной ухмылке, обнажая слишком белые зубы. Дорогой отбеливатель или хороший стоматолог — неважно. Всё равно выглядит фальшиво. — Тогда вообще отлично. Сэкономим время на представлениях.

Он закидывает свою лапищу на спинку моего стула, и я чувствую, как по спине пробегают мурашки — не от удовольствия, а от желания схватить эту руку и выкрутить её в неудобном направлении. Пальцы — длинные, с едва заметными шрамами — видимо, от тренировок или драк, — тепло от них пробирается сквозь тонкую ткань моего платья.

— Руки прибери, Казанова.

— Как скажешь, принцесса, — ухмыляется ещё шире.

— И не называй меня так.

— Как тогда? — поднимает бровь, делая вид, что задумался. — Я интуитивно чувствую, что тебе подходит «раздраженная стерва».

Медленно перевожу взгляд с его лица на его руку, всё ещё лежащую на моём стуле, затем обратно.