Страница 51 из 52
«Он! Он! Он!» – громко выстукивало сердце, а с посиневших губ сорвалось:
– Нет! Нет!
Зиночка вдруг вытянулась, закачалась и грохнулась со скамейки на пол.
Очнулась она от неприятного ощущения мокрого холода. Виталий Андреевич растирал ей грудь полотенцем.
– Котик что с тобою?
Она зашлась навзрыд тяжелым плачем. Пропала, безвозвратно пропала ее молодость! И для чего? Идеал ее оказался призраком. Она бросила свое счастье под ноги кому? Убийце!
Зиночка с омерзением и брезгливостью смотрела на волосатые руки, которые скользили по ее мокрой груди «Зачем я вернулась? Надо было послушаться маму и больше сюда не приезжать».
Она села на лавку. Виталий приблизился к ней и обнял за плечи. Ей хотелось вырваться, выскочить, побежать. Но она не сделала ни единого движения.
– Котик… Ты на меня не сердись. Я немножко погорячился… Ты же знаешь, как мне дорога память Нины, а тут вдруг такое обвинение. Помнишь, чем кончился мой арест в первый раз? И теперь в МГБ разберутся. Но пока я в Пылков поехать не могу.
Он заметил, что Зиночка отодвигается от него. «Неужели она вышла из-под моего влияния?» Но верить этому не хотелось. Вместе с Зиночкой от него уходила последняя надежда восстановить оборванные арестами связи.
– Котик… Я дам тебе маленькую записочку. Отнесешь ее тому же врачу. Помнишь, ты у него однажды была? Но записочку должен прочитать только он. А вернешься, мы с тобой уедем отсюда. Я решил к Марии больше не возвращаться. Согласна ты?
Зиночка была согласна на все, лишь бы вырваться из этой западни.
– Поедешь завтра. Если он потребует, то задержишься в городе дня на два. Но не больше. Приезжай. Я тебя жду здесь.
* * *
Итак, Коршуну удалось улизнуть. Полковник Иванилов намечал продолжать начатые поиски. Дробот мог быть в Пылкове, Сумах, Харькове, Сочи. Поиски должны быть одновременными и массовыми. Полковник дал заявки во все пункты. Выслал фотокарточки Коршуна. За этими хлопотами и застал его вызов из городской больницы. Полковника просили прийти и побеседовать с больным Николаем Севастьяновичем Мазуруком.
То, что Мазурук очутился в больнице, для полковника новостью не было. После того как Николая Севастьяновича исключили из партии, а ЦК республики утвердил решение бюро обкома, бывший заведующий отделом промышленности тяжело заболел.
Иванилов отправился по вызову. Шагая по длинному коридору, Аркадий Илларионович вдыхал специфический запах лекарств. В комнате дежурного врача ему предложили надеть халат, который оказался коротким в рукавах.
– Товарищ полковник,- предупредил его дежурный врач,- больной только недавно оправился от тяжелого сердечного приступа. Прошу быть осторожнее.
Вслед за врачом полковник вошел в небольшую комнатку, где царил полумрак. Николай Севастьянович лежал, вернее, почти сидел на высоко взбитых подушках. Лицо его побледнело, осунулось, глаза ввалились, постарели.
– Пришли? – встретил больной полковника.- Я вам должен сообщить, что Дробот выкрал из кабинета копию моего доклада. Я помню, как он копался в столе,- он тяжело перевел дыхание.- Разве я мог заподозрить, что мой друг, партизан,- ворует секретные документы? И зачем ему потребовался мой доклад?
Мазурук попытался приподняться на койке, но тут же опустился, закрыв глаза. Щеки его совсем побелели.
Полковник оглянулся на врача:
– Ему плохо.
– Да. Идите. Я останусь.
Посещение больницы произвело на полковника удручающее впечатление. Он увидел еще одну жертву деятельности Коршуна. И хотя ему было жалко Мазурука, Иванилов понимал, что простить Мазуруку партийную близорукость нельзя. Он понес заслуженное наказание за свое ротозейство.
«Надо поймать Коршуна, обломать когти стервятнику!»
Разбитая физически и духовно, Зиночка едва дотянула ноги до своей комнатушки, которая ей показалась раем.
– Мама! Мама! – и бросилась на шею Пелагеи Зиновьевны.
Целые сутки Зиночка просидела, не высовывая из дома носа.
На ласковую суету матери она отвечала безутешным плачем и горькими причитаниями:
– Мама… мама… ты бы только знала…
– А что я тебе говорила? Думала, что мать уже стара и в молодой жизни ничего не понимает?
Не зная истинной причины слез, Пелагея Зиновьевна думала, что Зиночка переживает разлуку с милым. «Должно быть, разошлись. И окончательно».
– Что я наделала!…- то и дело повторяла Зиночка.
– Да не плачь,- гладила ее мать по голове, как маленькую.- Утерянное назад не воротишь. Ты же сама хотела ребеночка. Вырастет не хуже других.
– Ребенок? Нет! Нет!!!
Захлебываясь слезами, путаясь в словах, Зиночка рассказала матери страшную трагедию своей любви.
– И ты до сих пор сидишь здесь? Иди! Сейчас же иди к полковнику и все ему расскажи. Пусть они поймают этого убийцу и бандита.
Но идти Зиночка не могла. Ноги отказывались служить ей.
– Я, мама, лучше напишу письмо…- неуверенно проговорила она.
– Когда же его получат? А записка этого твоего… Сумела напакостить, наберись храбрости убрать за собой!
– Мамочка, мама… я… не дойду. Я боюсь… Я боюсь его…
– Одевайся! Вместе пойдем.
Она повела дочь не в отдел пропусков, а прямо в управление. Дежурному сержанту она сказала твердо:
– К полковнику… Пропустите нас с ней… и как можно скорее.
– К полковнику Иванилову,- пояснила Зиночка недоумевающему сержанту.
Поняв по их виду, что дело действительно серьезно, сержант позвонил полковнику, и тот вышел навстречу Пелагее Зиновьевне.
– Вот, товарищ полковник… Ее этот самый,- указала она на дочь,- оказывается, убийца. Это он убил своего товарища по партизанскому отряду…
Аркадию Илларионовичу дальше объяснять не пришлось. Он сам оформил пропуск и ввел Пелагею Зиновьевну и ее дочь к себе в кабинет.
– Рассказывай,- подтолкнула Пелагея Зиновьевна свою дочь.
Но Зиночка несколько минут не могла связать и двух фраз. Она плакала, тряслась и давилась слезами.
Потом она вскочила с кресла, схватила полковника за руку и, заикаясь, скороговоркой заговорила:
– Товарищ полковник… Вы мне только поверьте и арестуйте его. Это Дробот убил Нину Владимировну. Поезжайте же скорее в Лобаново. Только арестуйте его, а потом сами поймете. Если он убежит, будет плохо… Вот его записка. Он велел мне отнести на улицу Сухую, 31. Там живет врач… Надо взять у него деньги… А в Лобанове он ночует или у Варвары Павлык, или у ее дочери. Я покажу… Только поезжайте скорее.
– Хорошо, Зинаида Платоновна. Успокойтесь, все сделаем. Благодарю вас, Пелагея Зиновьевна, что вы ко мне зашли.
Полковник понимал, что инициатором этого посещения является мать. И он обращался к ней с подчеркнутым уважением.
– Посидите здесь несколько минут.
Иванилов убрал со стола какие-то бумаги и папки в шкаф.
– Так вы говорите, что записку надо было отнести на улицу Сухую, 31.
– Да. И взять деньги. Я уже однажды там была. Это второй этаж, номера квартиры на дверях нет.
– Посидите немного, я вернусь быстро.
Когда полковник вышел, Пелагея Зиновьевна облегченно вздохнула. «Теперь этот убийца уже не убежит».
* * *
Проходили вторые сутки, а Зиночка не появлялась.
«Куда же она пропала? Неужели с ней что-нибудь случилось?»
Коршун ждал ответа от Оборошинского. Но кто-кто, а он-то прекрасно знал, что от провалившегося агента не только отделываются, но и с охотой помогают ему умереть.
Коршун надеялся только на то, что о его провале пека еще не известно и он получит требуемые деньги. Без них невозможно было двинуться с места.
Зимний день умирал. Надвигались сумерки. Коршун сидел на лавке и смотрел в окно. Темнота сгущалась. Постепенно предметы начали терять свои очертания. Опрокинутая вверх дном на частоколе деревянная бадья казалась огромной уродливой головой, а черные кусты сирени – каким-то фантастическим страшным животным. Стог сена ожил и медленно покачивался из стороны в сторону, будто намеревался сдвинуться с места. И чем больше всматривался Коршун в надвигающуюся ночь, тем глубже проникал страх в его душу.