Тиран

— Держитесь, сколько сможете. Они придут через полчаса. Тогда бегите на юг, прежде чем они вас отрежут. Понял?

Темерикс опирался на топор, глаза его в темноте не были видны.

— Да, господин.

Конь Киния уже устремился дальше. А Киний через плечо бросил:

— Я не твой господин.

Он виновато подумал, что так и не устроил встречу беженцев-синдов со Страянкой.

Жеребец так тяжело поднимался на холм, что Киний спешился и проверил копыта: не застряли ли камни. Нет, копыта чистые. Но глаза у коня были дикие. Киний положил руку ему на холку.

— Сегодня, — сказал он.

Потом снова сел верхом и закончил подъем.

Он направился прямо к своему костру, у которого собралось большинство военачальников. Рассвело уже достаточно, чтобы видеть за рекой острия македонских копий.

Едва он спешился, Мемнон хлопнул его по спине.

— Ты мальчишка или стратег? Клянусь удом Ареса, это было глупо! — Он улыбнулся. — Конечно, ты остался жив, а все войско видело, что ты проделал, и теперь считает тебя богом.

Киний покраснел. Он не мог объяснить, что погнало его за реку.

Никий покачал головой.

— Я думал, что лучше обучил тебя, — сказал он.

Глаза Аякса сверкали.

Филокл только сердито глянул.

Подъехал Ателий и показал на юг и на восток.

— Кам Бакка, — сказал он. — С друзьями. — Он склонился из седла. — Травяные Кошки говорят, что ты эйрианам.

Никий коснулся амулета и отпил травяной настой.

— Травяные Кошки тоже дураки.

Кам Бакка спустилась с вершины гряды в полном облачении жрицы, в высокой золотой шапке, увенчанной изображением фантастического крылатого животного. На ней было золотое ожерелье, вся кольчуга покрыта золотом, а поверх — кипенно-белая козья шкура. Шаманка сидела на серой в яблоках кобыле, а следом двигался другой, не менее великолепный всадник, который нес высокий штандарт, украшенный бронзовыми птицами и конскими хвостами и весь увешанный колокольчиками, издававшими причудливый звон, похожий на шум морских волн.

С ней были человек пятьдесят мужчин и женщин, все наряжены так же великолепно. На головах коней уборы, которые делали их похожими на фантастических чудовищ — с рогами, с прядями волос; там, где шкура лошади не прикрыта, она ярко-красная. Гривы лошадей вымазаны грязью и стоят торчком. На большинстве коней тоже доспехи из золота и бронзы, как у воинов, так что можно было подумать, что это пришедшие из мифов грифоны или драконы.

Такого варварского зрелища Киний никогда не видел.

Но за ними показался Патрокл с последним ольвийским отрядом.

Почти перед самым появлением конницы Киний отдавал приказы, вернее, повторял их. И они тотчас исполнялись. Ликург на краю болота строил ольвийскую фалангу, а люди из главного отряда Пантикапея спускались с холма, переходили трясину и, как только оказывались на сухой почве, строились.

Справа появился Патрокл. Он из-под руки посмотрел с холма и приветствовал Киния.

— Мы вовремя, — устало сказал он.

— Опоздавший гость все равно желанный гость, — ответил Киний. Он протянул руку, и они обменялись пожатием.

— Мы пытались схватить Клеомена, — сказал Патрокл, пожимая плечами.

— Он добрался до Зоприона, — сказал Киний.

— Знаю, — ответил Патрокл. — Поэтому мы и пошли сюда.

Киний наклонился и обнял старика.

— Добро пожаловать. — Тут внутри у него все перевернулось, и он с трудом заставил себя продолжить: — Левкон мертв.

Патрокл застыл в его объятии, а когда высвободился, лицо его посерело. Но это был человек старого закала. Он выпрямился.

— Он хорошо умер? — спросил Патрокл.

— Спасая свой отряд, — ответил Киний.

Патрокл хмыкнул.

— Весь род Клита мертв. Других живых детей у него нет. Все его состояние заберет архонт.

— Не заберет, — сказал Киний. — Когда вернемся домой, вы с Эвменом сведете счеты в Ольвии.

— Сын гадюки все еще ходит по земле?

Патрокл плюнул.

— Не вини Эвмена в предательстве его отца, — сказал Киний.

Патрокл, не глядя ему в глаза, снова плюнул.

Слева подошла Кам Бакка. Лицо ее было выкрашено белой краской; эта белая маска и золото делали ее непохожей на человека.

— Я думал, ты пойдешь с царем, — сказал Киний.

— Чудовище должно быть остановлено здесь, — сказала она. — И здесь я умру. Я готова. — Нечеловеческое лицо повернулось к нему. — А ты? — спросила она.

Их глаза встретились; ее взгляд был спокойным и глубоким. От легкой улыбки краска в углу рта чуть потрескалась.

— Я вижу все до конца, — сказала она. — И все по-прежнему подвешено на острие ножа. Точнее, на острие стрелы.

— Я готов, — ответил Киний. Он был в доспехах; за два дня в седле их красота немного поблекла, но они все еще хороши. — А как царь?

— Ушел в море травы, — ответила она.

— Он успеет? — спросил Киний.

— Не ко мне, — сказала она.

Киний кивнул. Он сделал знак Ситалку, который, как и все остальные в отряде, терпеливо ждал своей очереди спуститься с гряды.

— Держись за моим плечом и неси мои копья, — сказал Киний.

Молодой гет приложил руку к груди, как грек, и взял копья Киния. Сам Киний прошел мимо военачальников туда, где раб держал Танатоса. Рослый жеребец дрожал. Киний сел на его спину, жеребец споткнулся — и упал.

Киний успел соскочить, не запутавшись в плаще.

— Какого дьявола? — спросил он. И сделал рабу знак: — Приведи мне другого коня.

Это была стрела. Забавно, но стрела синда — она вонзилась в широкую грудь жеребца так глубоко, что торчало только оперение. Бедняга. А он даже не заметил.

— Они идут, — сказал Патрокл.

Киний подъехал к краю гряды. Таксис преодолевал брод. Строй его был нарушен, потому что все старались подойти ближе к северному краю. Киний сразу понял, что это менее обученный таксис из тех двух, что он видел.

Он повернулся к своим военачальникам.

— Начинаем, — сказал он, чувствуя, как бьется сердце; все утреннее спокойствие куда-то исчезло, руки дрожали, как листва на ветру. — План вы знаете, — сказал он высоким от напряжения и страха голосом.

Филокл сдвинул шлем назад. Спартанец опять был голый, если не считать перевязи с мечом. В руке он держал черное копье. Передав копье Кам Бакке, он подошел к Кинию и обнял его.

— Иди с богами, брат, — сказал он. Потом снова взял у изваяния на коне копье и сжал ей руку. — Иди с богами, — сказал он и ей.

Люди Филокла уже построились слева от ольвийской фаланги. Филокл надвинул шлем на свои умащенные маслом, прекрасно расчесанные волосы, взмахнул копьем и понесся вниз по склону, не обращая внимания на тропу; он проскакал перед своим отрядом, прежде чем Арни успел привести Кинию нового коня. Воины взревели.

Никий протянул Кинию яблоко. Крепкое, хоть и прошлогоднее.

— Кам Бакка принесла целый мешок, а ты не завтракал, — сказал он.

Киний откусил яблоко, и его пленил запах; он вспомнил Экбатану и Петрополис, Александра и Артемиду, подумал о победе.

У его ног плохо обученный македонский таксис пытался восстановить строй. Люди кузнеца на «большом пальце» безжалостно обрушивали потоки стрел на не прикрытый щитами фланг таксиса, убивая — немного, но достаточно, чтобы весь прямоугольник шарахался от «большого пальца», так же как при переходе через брод. Пока не появятся псилои и не очистят «большой палец», им придется терпеть. А перейдя через реку, они вынуждены были повернуть направо, чтобы встать лицом к отряду Мемнона — маневр трудный и в спокойное время, а под стрелами синдов тем более.

За таксисом новичков шли ветераны. Они в строгом порядке перешли реку и начали строиться слева от более молодых. Первый таксис должен был закрепиться на реке, тогда как перед ветеранами стояла более трудная задача — пересечь открытое пространство слева, где всадники-саки уже готовы были пустить стрелы в фалангитов.

Со своего наблюдательного пункта Киний видел, что к переправе готовится конница. Теперь Зоприон уже не может уйти.