Я с тобой

1. Он же ещё маленький!

На столе в маленькой закусочной давалось необычное представление. Прямо среди бутылок пива и банок со шпротами лихо отплясывал котёнок-подросток с небольшим, но глубоким шрамом возле носа. Котёнок не был совсем маленьким, но ещё и не взрослым. Месяца четыре, сказали бы знатоки-кошатники, но таковых в закусочной не наблюдалось. Между тем котёнок выделывал чрезвычайно забавные вещи, он вставал на задние лапы и начинал кружиться вокруг себя. Сделав несколько оборотов в одну сторону, он останавливался, подпрыгивал и через небольшую паузу делал ещё несколько оборотов в обратном направлении. При этом выражение его морды было настолько серьёзным и значительным, что посетители, в основном мужчины, присвистывали и крутили головами от изумления.

– Во, даёт! Умора!

– Смотри, что вытворяет, паршивец!

Гул голосов смешивался со стуком проходящих электричек, кафе находилось недалеко от платформы «Петровско-Разумовское».

“Паршивец” же между тем закончив выступление, приземлился обратно на четыре лапы и начал обход столиков, заглядывая своими огромными медовыми глазами в тарелки. Посетители, понимая, что надо платить за представление, не скупились. В награду котёнок получил сосиску, несколько рыбок шпрот и даже маслину. С устрашающим рыком он набросился на сосиску и проглотил её, почти не жуя, затем уже более спокойно он разделался со шпротами, в завершение, к общему бурному удовольствию, он принялся за маслину. Это была настоящая охота! Котёнок набрасывался на неё, подбрасывал, затем замирал, настороженно поводя ушами и внимательно наблюдая за катящейся маслиной, затем снова стремительно прыгал, ловил её, словно маленькую мышку, пока, в конце концов, не поймал и не съел. В кафе хохотали, свистели и даже аплодировали юному охотнику.

– Он, у нас маслинки любит, – жеманно улыбалась крашенная в блондинку продавщица.

– Обалдеть, а огурец солёный с водочкой не употребляет? – веселилась публика.

Котёнок же после некоторой паузы снова залез на стол и похоже собирался повторить концертный номер. Бело-рыжий, с розовыми ушками и полосатым, слишком длинным хвостом для такого небольшого и изящного тельца, он представлял собой сочетание трогательной и наивной юности с опытностью и наглостью уличного артиста.

– Всё! – внезапно сказал мужчина за столиком у окна. – Так нельзя! Ему нельзя есть эту гадость, он ещё маленький! Я возьму его!

– Ой, какой вы молодец, мужчина! – обрадовалась продавщица. – Возьмите, возьмите его!

Мужчина решительно подошёл к котёнку, но тот внезапно зашипел и надулся, как шар. Прижатые уши и побагровевший шрам говорили о том, что котёнок будет драться не на жизнь, а насмерть.

– Ой, он у нас не любит, когда его трогают! – снова вступила продавщица. – Досталось, наверное. Вон, шрам на морде какой! Эх, нелюдей сколько! – она горько вздохнула. – Но вы всё-равно возьмите! Мы ведь скоро закрываемся, сносить будут. А этому рыжему куда? Он у нас с месяц, наверное… прибился вот, танцует, на жизнь зарабатывает. Где только научился? А теперь что? Пропадёт! Я бы взяла, хороший котенок, хоть и дикий! Да только… эх, меня саму бы кто взял!

Продавщица коротко и грубо хохотнула, а потом грустно замолчала, глядя в одну точку.

– А это никакой не он, а она! – внезапно заявил один весёлых посетителей. – Девка это! Точно!

– Ясно! – сказал мужчина.

Он достал вязаную шапку, быстро накрыл ею котёнка, как сачком, засунул за пазуху и вышел в снегопад.

На улице вьюжило! Снег, подхваченный ветром, залезал под воротники и шапки, прилипал мокрыми комьями к волосам, хлестал наотмашь по лицами, спешащих по домам прохожих. Гудели и стучали проходящие в Москву и обратно электрички, выбрасывая и забирая порции едущих во всех направлениях мерзнущих людей.

Мужчина шёл твёрдым шагом по направлению к метро, плотно застегнув куртку и надвинув на лоб капюшон. Котёнок, спелёнутый шапкой, сначала пытался сопротивляться – шипел, бил лапами, пытаясь выбраться, но потом затих. За пазухой было тепло и даже уютно. Сосиска, шпроты и маслина наполняли розовое брюшко приятной тяжестью, глаза котёнка сами собой стали закрываться, лапы стали непроизвольно сжиматься и разжиматься, и ему стало так хорошо, как у когда-то , совсем в другой жизни – у Любы…

Нет, сначала, конечно, была мама, но он помнил её совсем плохо. Сохранилось смутное ощущение тепла и безопасности, и то, как в рот текло тёплое молоко. Братья и сёстры тоже хотели молока, но котёнок был самым шустрым и всегда оказывался первым, опережая, а иногда и оттирая своих менее поворотливых родственников. Теплое молоко наполняло его энергией, в лапах и маленьком тельце прибавлялось сил для весёлой игры и возни. Жизнь была простой и радостной до тех пор, пока не мама исчезла. Однажды она ушла и не вернулась в подвал, где они ждали её в старой коробке. Не пришла она и на следующий день. Без неё стало очень холодно, голодно и страшно, а ночью появилась большая крыса, и котёнок навсегда запомнил этот полный злобы и агрессии запах. Голод и страх выгнали котёнка на улицу, но там тоже было холодно и страшно. Котёнок стал звать маму, он громко кричал, чтобы она услышала и пришла, но она всё не шла и не шла. Когда же котёнок совсем ослаб и уже не мог больше кричать, он внезапно почувствовал, как чья-то рука подняла его в воздух.

Так котёнок оказался в квартире Любы, где жили ещё пять котят, три щенка и даже один голубь с перебитым крылом. Люба подобрала их всех на улице, дала им приют и заботу. В доме было тепло и сытно, котёнку очень нравилось, что можно было весело кататься и царапаться с новыми братьями и сёстрами, грызть чудесное, разодранное до мелкой бахромы кресло, а по вечерам вместе с избранными счастливчиками залезать к хозяйке на колени. Правда сначала котёнку пришлось побороться за своё место у миски, но это он как раз умел делать очень хорошо. Обладающий от природы большой сообразительностью и решительностью, он легко оттирал менее проворных и оказывался в нужном месте в нужный час.

Большая, толстая, немолодая Люба, наверное, совсем не была красавицей по меркам людей, но котёнка это не волновало, для него она была лучше всех. В его жизни, словно наступил рай, и Люба была прекрасным божеством, его добрым ангелом-хранителем, если такие положены котам.

Особенно котёнку нравились представления в электричках, которые они давали время от времени.

– Люди добрые, – начинала Люба охрипшим, но громким голосом, – кто хочет друга? Смотрите, какие прекрасные котята, они совсем домашние, ласковые… Кто хочет друга?

Пассажиры в вагоне сразу напрягались и опускали глаза – никто не хотел друга! Но к этому Люба и путешествующие с ней коты были готовы.

– Люди добрые, эти котята из домашнего приюта! Делаем, что можем, подбираем на помойках, – Любе нравилось говорить “мы”, ей казалось, что так её предприятие выглядит солиднее, – помогаем, лечим, кормим! Поддержите, кто сколько может!

После этого предложения по вагону проносился вдох облегчения, опущенные глаза поднимались, руки тянулись к кошелькам – заплатить пятьдесят, сто, двести рублей было значительно, легче чем взять друга. В этот момент и начиналось выступление! Котёнок и его собратья вставали на задние лапы и начинали танцевать под музыку. Они кружились вокруг себя, подпрыгивали, замирали, затем кружитлись в обратном направлении. Этим и ещё несколько нехитрым штучкам их научила Люба с помощью лакомства и терпения.

– Смотрите, – громогласно заявляла она, – смотрите, что могут наши маленькие друзья!

Выступление очень нравилось пассажирам, и они с удовольствием сыпали монетки и купюры в болоньевую сумку в цветочек, удовлетворенные тем, что делают доброе дело и помогают приюту.

Вечером же, после вкусного заработанного ужина все питомцы собирались вокруг хозяйского кресла и играли и возились от души. Люба, когда пребывала в хорошем настроении много смеялась и иногда даже пела свои любимые песни. Только одно не нравилось котёнку – острый и противный запах, иногда появлявшийся от Любы, он знал, что так пахли бутылки. Они время от времени появлялись на кухонном столе, то высокие из глухого зеленоватого стекла с темной жидкостью внутри, то маленькие и прозрачные. Несмотря на то, что запах менялся, что-то главное, острое и противное всегда оставалось неизменным. Но ещё больше чем бутылки, котёнку не нравились тётки, сидящие на лавочке возле подъезда.