Проклятый любить

Ник разглядывал ее профиль и понимал, что с отцом ее явно что-то связывало, хоть у них и были разные семьи, в которых вроде как царила любовь и понимание, по крайней мере, именно такую атмосферу старалась создать в своей Энди. Но было там что-то еще, о чем Ник пока мог только догадываться.

Кладбище «Форест Хоум» встретило их огромным открытым мавзолеем, полностью выполненным в стиле античной Греции. Нечто схожее Ник видел в полузабытых учебниках, когда им пытались донести о быте Древней Греции. Стиль принадлежал ионическому ордеру, и ему даже стало интересно, кому пришло в голову построить такое посреди современного Чикаго.

Вход охраняли два белых каменных льва, царственно лежавших на пьедестале. Все это величие слишком выделялось на фоне небольших скромных надгробий за ним.

— Идем? — его отвлек голос матери, и Николас кивнул и, выйдя из машины, поморщился.

Несмотря на яркое солнце, было слишком морозно, что совсем не подходило для прогулок.

Она уверенно шла по дорожке, а он шел за ней, подняв ворот пальто и засунув руки в карманы. Их уединение нарушал разве что сидевший на одной из могил черный ворон, пристально наблюдавший за ними.

— Ты мне могла об отце и дома рассказать.

— Могла, — согласилась Андреа и остановилась возле одной ничем не примечательной могилы. — Но ты ведь должен хоть раз побывать у него в гостях. Мы пришли.

Эпитафия гласила: «Здесь покоится Дерек Миллер. Сын, муж, отец». По крайней мере, теперь Николас хоть знал, как звали его настоящего отца.

— Расскажи мне о нем, — он взглянул на мать, с задумчивой грустью разглядывающую надгробие. — Всё. Как познакомились, как жили, чем дышали, что вас связывало всю жизнь, почему даже после его смерти его сынок тебя слушается. Я хочу знать все.

— Что же… — Энди вдохнула, надела длинные черные перчатки и начала свой рассказ.

Они познакомились еще в детстве, когда после смерти родителей в авиакатастрофе, маленький пятилетний Дерек оказался в приюте, будучи ненужным довеском к наследству для собственных родственников. Андреа и вовсе не помнила, как там оказалась. Не знала, кто ее родители, но каждые выходные не отходила от ржавых ворот, держась за грязные прутья, в надежде, что одним из немногочисленных прохожих окажется ее мама. Придет к ней, заберет ее и скажет, как безумно любит свою девочку, расскажет, как отведет домой, где Андреа каждый день сможет есть конфеты и играть с новой, принадлежащей только ей, игрушкой. Но время шло, а мама никак не хотела приходить.

Дерек всегда смеялся над ней. Называл глупышкой и неустанно повторял, что она никому не нужна. Энди пряталась под старое одеяло и тихо плакала, размазывая слезы ладошкой. Всем детским сердцем ненавидела его, а ему это только нравилось, что выводило ее еще больше. Однажды, когда им было по четырнадцать, они даже подрались. Правда дралась только Энди: била его кулачками в грудь, а он терпел, лишь усмехаясь над ней и раззадоривая ее пыл. Строила ему козни, подставляла перед учителями, но ему нравился ее боевой характер, и он так и не расплатился с ней ее же монетой.

Он поцеловал ее, когда им было пятнадцать. Андреа снова злилась на него за бесконечные подколы, а он улыбался, глядя в ее немного раскрасневшееся лицо. Она показалась ему такой милой и очаровательной, что он не удержался, притянул к себе, не отпуская, игнорируя все ее попытки вырваться, и поцеловал. Неумело, по-детски, но этот поцелуй они оба запомнили на всю жизнь, не раз вспоминая его в дальнейшем, уже за бокалом дорогого французского вина, в дорогом загородном особняке, о каком они даже и мечтать не могли в том старом приюте, с прогнившими полами, обшарпанной штукатуркой и стойким запахом плесени, который забыть оказалось слишком трудно.

В шестнадцать они сбежали на другую окраину Чикаго, почувствовав себя по-настоящему взрослыми. Обустроили себе жилье в одном из заброшенных домов, в котором каким-то чудом окна остались целы. Голодали, мерзли, бедствовали, но чувствовали себя независимыми и безумно сильными, будто весь мир мог им покориться. Дерек ввязался в одной из уличных банд, которых было слишком много в Чикаго, воровал и носил тяжелый пистолет, который Энди всегда боялась. А еще она боялась за него, ее Дерека, кусала губы, когда он задерживался, и облегченно вздыхала, когда он приходил живой. Обнимала, говорила слова любви и просила завязать с криминалом. Только он лишь отшучивался, отдавал ей деньги, которые она бережно копила, а потом снова уходил, заложив за пояс старых джинс пресловутый пистолет, который она стала ненавидеть всем сердцем.

Когда им было семнадцать, он не вернулся домой. Ни в тот день, ни на следующий, ни через два. Андреа не находила себе места: не спала, стояла у окон и ждала его, надеясь, что он вот-вот придет. Чувствовала себя снова пятилетней, но продолжала верить и ждать. Но он не пришел. Как не пришла и мать.

Одного из его мексиканских дружков, которых она однажды мельком видела возле их дома, она искала по всему Южному Лондейлу. Он не сразу узнал ее, но позже сказал, что Дерек жив: он в полицейском участке за угон. Суд состоялся через месяц, его посадили на долгих пять лет, а она осталась совершенно одна. Беременная. Для аборта уже было слишком поздно.

Только один Бог знал, как тяжело ей было в тот январский морозный день, когда холодный промозглый ветер продувал насквозь старую куртку, оставить собственного сына в старой картонной коробке на крыльце одного из приютов. Она даже не видела его название, но внешне он казался ей куда приличнее всех остальных. На мятой бумаге написала имя, укрыла малыша клетчатым одеяльцем, в котором когда-то нашли и ее, положила бумажку и чмокнула его в маленький лобик. Постучала в дверь и ушла, из-за угла наблюдая, как сонная полная афроамериканка забрала коробку с ее маленьким счастьем. А сердце кровью обливалось…

Два года одиночества казались ей настоящим адом. Редкие встречи в тюрьме с ее милым Дереком приносили скорее нестерпимую боль, нежели облегчение. Пришлось учиться быть сильной и выживать без его помощи, поддержки и защиты. Пришлось учиться быть умной, получать желаемое, не пачкая рук.

Его выпустили ровно через семьсот сорок шесть дней за хорошее поведение. Он вышел совсем другим: повзрослевшим, возмужавшим. Настоящим мужчиной в свои неполные двадцать лет. Тюрьма слишком сильно изменила его, он был полон сил покорить Чикаго, особенно с новыми знакомыми, с которыми он так удачно сошелся в тюрьме. Перед ней стоял незнакомец, но она все равно продолжала его любить. Впрочем, и она уже не была той девчонкой, наивной, хоть и с характером настоящего бойца.

Они больше не жили в заброшенном доме. Новые дела Дерека пошли в гору, и вскоре он подарил Энди ключи от новой квартиры. Пока небольшой, не богатой, зато собственной. Поблагодарил ее за поддержку, красиво говорил, что без нее, без ее ума и хитрости, он бы никогда этого не добился. А потом лишь одной фразой разбил ей сердце вдребезги. Он полюбил другую. Осколки собственного сердца Энди так и не смогла собрать воедино.

Она видела, как он на ее глазах целовал другую. Такую серую мышь с ужасным именем Алексис, которая тут же терялась на фоне высокой красивой Энди и которую сама Энди так страстно ненавидела. А потом у них родился сын. Дэниэль, пухлый голубоглазый малыш, был копией отца. У него была семья, были родители, было все то, чего она лишила своего маленького Ника, о судьбе которого она могла только догадываться. Хотелось утопить этого несносного Дэна, как слепого котенка, но он продолжал жить, радуя родителей.

Андреа и сама не поняла, как согласилась на авантюру, о которой она даже и подумать не могла. Дерек предложил ей охмурить молодого тогда еще миллионера, наследника династии Кроуфордов, почувствовать себя Анной Болейн и соткать паутину из интриг, из которых было невозможно выбраться. Энди прекрасно знала о судьбе Болейн, но терять ей было уже нечего. Она потеряла всё и всех.

Дэмиан Кроуфорд оказался куда приятнее, чем она могла предположить. Пришлось приложить немало выматывающих усилий, быть той, кем она не являлась, но она смогла влюбить его в выдуманный ею образ. Через полгода весь Чикаго играл громкую свадьбу, и все лицемерно поздравляли новоиспеченную миссис Кроуфорд. Столько ненавистников у Энди еще не было никогда.