Страница 12 из 38
***
— Дала ему снотворное, вроде уснул, — Вика, бледная, с покрасневшими глазами, притворила дверь Сашиной комнаты и бесшумно прошла на кухню, усаживаясь рядом с Костей. — Не представляю, как сказать…
— Незачем паниковать, еще ничего неизвестно, — резко оборвал Климов и нервно дернул пуговицу рубашки. В квартире царила духота, едва заметно пахло знакомыми духами и чем-то невероятно уютным, домашним. Дома у начальницы Вадим бывал всего пару раз, да и то заходил не дальше коридора, в отличие от частенько зависавших в святая святых Измайловой — по праву лучшей подруги, Щукина и Савицкого — по какому-то особому расположению. Климов предпочел бы более позитивную причину для визита в эту квартиру, чем разговор с перепуганным, растерянным сыном начальницы и собрание по поводу поисков тех, кто стал виновником утреннего происшествия.
— Может, просто какие-то случайные отморозки? Пьяные или обкуренные… — выдвинула предположение Лена.
— Случайные отморозки, которые вышли на “охоту” с оружием с глушаками в пять утра, да еще и на камерах ухитрились не засветиться. Оригинально, — раздраженно фыркнул Вадим.
— Ну проблем у Иры вроде в последнее время никаких не было, по крайней мере, она мне ничего не говорила, — и сердито осеклась, прочитав в холодном взгляде майора откровенный укор: если бы не обиды и постепенно расходящаяся по швам дружба, откровенности между подругами было бы гораздо больше, и, как знать, может быть до всего случившегося дело бы не дошло.
— Кто бы это ни был, их надо найти и… примерно наказать, — отчеканил Климов, до боли сцепив пальцы и обведя взглядом присутствующих.
— Что надо найти, это понятно, — потер подбородок Костя. — А вот “примерно наказать” — это как? Опять в подвал и к стенке?
Климов стиснул челюсти, тяжело повернувшись к Щукину.
— Что ты из себя строишь, не пойму? — процедил зло. — Самого честного и благородного? Ты забыл, как… — покосился на Вику и не договорил. — Ты забыл, что вместе с нами голосовал, чтобы казнить Лаптева? Не поздновато спохватился в хорошего играть? А то, что Зимина, скорее всего, погибла, для тебя, получается, ничего не значит?
Костя побледнел еще сильнее, на щеках заиграли желваки.
— Я за Ирину Сергеевну лично тому уроду ребра пересчитаю, только во все это долбаное правосудие играть больше не собираюсь. Все, хватит! Вы сами не видите, что происходит? Одного приговорили, другого… А почему это мы решаем? Да, согласен, все эти отморозки должны бояться, бояться нас, бояться даже подумать о преступлении. Но судить? Чем мы тогда будем лучше “палачей”?
— Хватит вам! — торопливо перебила Минаева, видя, что Климов собирается разразиться очередной раздраженной тирадой. — Что делать будем? Зацепок что, совсем никаких?
— Грамотно все сработано. Так что точно не какие-то левые отморозки, больше похоже на заказуху. Надо искать заказчика, вот что главное. Ну а там уж…
— Знать бы еще, где искать, — хмыкнула Лена.
— Гадать до бесконечности можно, на самом деле, — качнул головой Щукин. — Мало ли с кем у Ирины Сергеевны мог быть конфликт. Со стороны исполнителей проще подобраться, по-моему. Полковник полиции — не какой-то там никому ненужный коммерс, на такое дело не каждый подпишется.
— Ценное замечание, — едко заметил Климов. — И что?
— Я к тому, что у исполнителей должно быть очень хорошее прикрытие. С бандитами Ирина Сергеевна дел не имела, так что вряд ли это кто-то из крутых авторитетов. Остается…
Очевидный, но не высказанный вывод повис в воздухе среди сгустившегося напряжения. Озвучить неприятную догадку не решился никто.
***
Второй раз, второй раз в жизни он, обещавший себе никогда больше не проявлять дурацкого донкихотства, которое будет непременно чревато последствиями, совершил хороший поступок. И сейчас, прижимаясь ноющей от усталости спиной к холодной больничной стене, знал: даже если бы вдруг сюда ворвался разъяренный отец, набрасываясь с кулаками, он ни на минуту не пожалел бы о своем поступке. Потому что едва ли не впервые ему, давно привыкшему наплевательски относиться к чувствам и судьбам других людей, оказалось настолько важно, чтобы она, эта невозможная рыжая стерва, осталась жива. И неважно, друзья они или враги, что между ними — холодная деловитость или горячая вражда, иное имеет значение:
она должна жить. Просто потому что иначе не может быть. Иначе будет неправильно, бредово и еще… еще отчего-то невероятно, жутко, ослепляюще больно.
— Ну что?..
У него не хватило сил ни приподняться при виде выходящего из операционной врача, ни даже просто закончить вопрос. Только впился нетерпеливым, горящим взглядом в скрытое маской лицо, ожидая ответа.
— Очень большая кровопотеря…
Секунды. Какие-то ничтожные секунды, когда утомленный доктор переводил дыхание перед тем как закончить фразу.
Всего лишь какие-то секунды.
Михаилу показалось, что в нем задохнулось что-то. Остановилось. Умерло.
— … но жить будет.
Будет.
Жить.
И, закрыв лицо ладонями, опустив напряженные плечи, позволяя копившейся внутри дрожи едва заметно сотрясать тело, Зотов искренне, жарко, от всей своей давно очерствевшей души поблагодарил неизвестно кого за эти два слова. И за то, что так ярко и остро ощутил их невероятную, невыносимо-болезненную важность — для него.
Она будет жить.
========== Ярость ==========
— Как это вообще могло произойти?!
Таким разъяренным Валеев начальника не видел давно. Зотов, конечно, мог построить накосячивших подчиненных, мог наорать, поставить на место… Но все только в воспитательных целях, чтобы не расслаблялись и не борзели. Сейчас же, нервно расхаживая по тесной палате, нач оперов даже не пытался скрыть неподдельную, кипящую злость, как будто произошедшее было не просто очередным досадным промахом сотрудника, а чем-то очень личным, задевшим за живое.
— Да откуда ж я знал, что эта его бешеная женушка такой ловкой окажется, — Валеев поморщился, поправляя повязку на голове. — Только дверь повернулся открыть, как она меня вазой звезданула… Хорошо, не убила.
— Да ни хрена хорошего! — взорвался Зотов и, резко оттолкнувшись от подоконника, повернулся к оперу, одарив злым взглядом. — Этот урод уже должен был сидеть у следака и каяться во всех преступлениях, а вместо этого мы даже предположить не можем, куда он делся! И где его теперь искать, скажи на милость?!
— Да ладно, Миш, найдем обязательно…
— Конечно, найдете, — с ледяным спокойствием согласился Зотов. — Потому что если нет, поувольняю всех к чертовой матери!.. — повторил уже упомянутую на утренней оперативке фразу и прервался, отвлекаясь на звонок. Молча выслушал новости и буркнул: — Ну хоть что-то хорошее… Уже в отделе? Отлично. Без меня не начинать.
***
— Максим Куликов по кличке Куль, ходка за нападение на инкассатора, отсюда и “пальчики” в базе. По характеристике — полный отморозок, так что вполне мог…
— Да меня не волнует, мог, не мог! — оборвал Зотов, не собираясь выслушивать пространные рассуждения. — Мне надо, чтобы он подписал чистуху и сдал заказчика. Все! — Дверь допросной раздраженно грохнула, тут же захлопнувшись и скрывая все последующее от лишних глаз и ушей.
Зотов даже не знал, чего было больше: желания узнать правду и добиться нужного результата или клокочущей, дикой, мечущейся в грудной клетке ярости. А еще — недавнего страха, отчаяния, жуткой усталости, навалившихся с новой силой. И, сосредоточенно, прицельно, с ледяной, красными волнами расплывающейся перед глазами злобой нанося удары, Михаил снова и снова проживал те ужасные, бесконечные минуты, снова и снова видел перед собой безжизненно-бледное лицо начальницы и залитую кровью одежду, снова и снова чувствовал под пальцами слабое, трепещущее биение пульса.
И бил. Снова и снова бил.
И уже не мог остановиться. Казалось: если он не выплеснет все, пережитое вчера, то это “все” просто разорвет на части. Разрушит, уничтожит, убьет. Потому что… потому что это было так сильно, так больно и так всеобъемлюще, что ему, не привыкшему к подобному количеству эмоций, да что там — к самой возможности подобных эмоций — просто не хватило бы сил вынести столько. И лишь в очередной раз впечатывая кулак в уже совершенно безвольное тело, Зотов чувствовал, что его отпускает. Ядовитая, разъедающая изнутри злость испаряется вместе с очередным болезненным хрипом этого урода, и где-то под кожей наконец становится естественно-правильно-тихо. Правильно — потому что этот гад заслужил. Правильно — потому что больше нет того, что изматывало вчера своей необъяснимостью, странностью и мощностью чувств.