Страница 13 из 38
Но сейчас, когда эти чувства растворились под натиском высвобождаемой ярости, все вновь стало понятно и просто.
Равнодушно.
Наконец-то все, столь долго мучившее его, сменилось равнодушным, очищающим опустошением. Вымывающим из головы давящую тяжесть мыслей, недавних событий, попыток понять. Понять то, что понять невозможно. Понять то, что понимать не хотелось.
Сейчас не было ничего. Только кровь на сбитых костяшках и горькое, почти садистски-ненормальное удовлетворение.
Он не хотел знать, что мстил за нее.
***
Это было ужасно непривычно, неестественно, а еще отчего-то царапающе-неприятно и раздражающе. Сколько раз он бывал в этом кабинете — на ежедневных совещаниях, на “воспитательных беседах”, когда начальнице приходило в голову в очередной раз поставить его на место; когда сдавал отчеты или спорил с Савицким, указывая на очевидные ошибки в работе… Одно оставалось неизменным: за этим столом, в этом кресле могла сидеть только Зимина. Так, как будто она давно уже стала неотъемлемой частью этого кабинета, той самой частью, без которой все теряет нормальность и смысл.
И сейчас, разглядывая напряженно выпрямившегося за столом Климова, Зотов не мог отделаться от ощущения откровенной фальши всего происходящего. И вдруг подумал, что, появись у него такая возможность, это место он ни за что не стал бы занимать. При подобных обстоятельствах уж точно.
Потому что… потому что, черт возьми, это было ее место. Потому что без нее все казалось нелепым, каким-то незавершенным, словно в собранном паззле не хватало одной-единственной, самой важной детали. И в этот момент, среди редких молний враждебных взглядов: настороженного — Щукина, неприязненного — Измайловой, недовольного — Савицкого, он впервые чувствовал себя отвратительно лишним, досадным, мешающим. Как будто прежде именно Зимина была тем самым звеном, соединяющим его, чужака, со всем остальным отделом, частью которого он по-настоящему так и не сумел стать. Ведь это именно она, пусть и не питая к нему симпатии, оставила его на должности начальника оперов, именно она, не имевшая причин ему доверять, позволяла ему хорошо и грамотно работать, не учитывая сомнительное мнение своих друзей, которым важнее всего было избавиться от него любой ценой.
— Я думаю, всем очевидно, — острый взгляд на мгновение кольнул холодком, — что добраться до заказчика мы должны первыми. Куликов пусть посидит пока у нас, а уже потом, когда…
— Вадим Георгиевич, — довольно невежливо перебил Зотов, — извините конечно, но как мы объясним, почему подозреваемый столько времени проторчал в отделе?
Нервно сцепленные пальцы Климова сжались еще сильнее. Его раздражало присутствие этого выскочки, раздражали его бесцеремонные вопросы, раздражал он сам. Вадим не хотел себе признаваться, но его ужасно задел тот факт, что это именно Зотов выступил в роли благородного, мать его, спасителя, что это именно Зотов обнаружил важную улику и вышел на исполнителя, а потом и расколол его. Разумеется, самым важным было, что Зимина осталась жива, а уж кто ей помог — дело десятое. Однако избавиться от навязчиво-едкого чувства досады не получалось все равно.
— А зачем кому-то знать, что он был у нас? — с нарочитой невозмутимостью ответил он вопросом на вопрос. — Мало ли где он мог скрываться все это время. А уж убедить его молчать — твоя забота.
— Будет сделано, — с официальностью на грани издевки отозвался Михаил и поднялся, выдав неизменную псевдо-вежливую, затаенно-наглую улыбку. — Разрешите идти?
— Да, конечно, — совершенно спокойно бросил Климов, только светлая льдистость глаз потемнела мрачным омутом.
— А ты уверен, что он ничего не заподозрит? — настороженно спросила Измайлова, когда за майором бесшумно закрылась дверь.
— Заподозрит что? — удивленно приподнял брови Вадим. — Если мы найдем Грановича раньше, чем его опера… Я подключу своих, Исаев с Терещенко уже в курсе. Ну а дальше…
Дальше… Щукин сжал губы, на этот раз не спеша вступать в бессмысленные споры: Климова все равно было не переубедить. Еще с того первого “внепланового” собрания было заметно, что с ним что-то происходит: какая-то непонятная, едва ли не оскорбленная враждебность к Зиминой и желание в чем-то ее обойти; обострившаяся жестокость и тяга вершить правосудие… А когда Ирина Сергеевна чуть не погибла, Климов вдруг загорелся желанием своими руками отомстить за нее, даже не рассматривая законные методы. Его ППС-ники, поощряемые новым временным начальником, распоясались совершенно, пытаясь прошерстить всех отморозков в поисках виновных, да и случайным людям тоже изрядно досталось. Впрочем, не было особо заметно, что данная ситуация Вадима напрягает, и останавливать своих подчиненных он не торопился.
Вот только Костя отчего-то был совершенно уверен: Ирина Сергеевна всего происходящего точно бы не одобрила. Однако сейчас остановить все это оказалось некому, и Щукин даже думать не хотел, какие могут быть последствия, пожалуй, впервые, вопреки давней вражде, желая, чтобы Зотов их все-таки опередил.
========== Визит ==========
Водоворот быстро сменяющихся дней закружил стремительно, унося все дальше от недавних событий, постепенно позволяя вернуться в привычную колею. Помогала работа, пусть утомительная, нудная, пока не приносящая результата, но это все же было лучше бездействия. Каждое утро уже традиционно начиналось с вдохновляющих разносов — что со стороны Климова, что от кипящего нетерпением Зотова. Михаилу особенно сладко представлялось, как буквально на блюдечке преподнесет начальнице этого урода, а потом… О приятно пьянящем “потом” Зотов до времени особо мечтать себе не позволял, напоминая, что для начала Грановича надо хотя бы найти. И в очередной раз устраивал и без того замотанным операм разбор полетов: ну не мог же этот недоделанный провалиться сквозь землю!
Зачем он снова оказался в этих стенах, пропитанных запахом лекарств, безнадежности, скрипяще-хлорочной чистоты, Зотов и сам не понимал. Что за мыльная мелодраматичность, в самом-то деле? Это ее дружок Савицкий со своей змеистой женушкой, притворно-правильный Щукин с якобы ангельски-невинной Минаевой, в конце концов, каменно-мрачный Климов — это все они должны были волноваться о здоровье начальницы и торчать у нее в палате, бормоча какие-то нелепости о том, что все будет хорошо, а виновные обязательно понесут заслуженное наказание… какую чепуху там еще принято твердить в подобных случаях?
Они, а никак не он!
Сердитая мысль раздражением ударила в виски в унисон негромкому скрипу приоткрывшейся двери.
Первым чувством, перебив засевшую где-то глубоко внутри растерянность, было что-то, подозрительно похожее на восхищение. Нет, ну в самом деле — настоящая кошка. Сильная, живучая, цепкая, способная выскользнуть из самой, казалось бы, безвыходной ситуации. Даже сейчас, больная, до невозможности бледная, казавшаяся совсем худенькой на фоне больничной кровати, опутанная проводками капельниц, она не производила впечатления несчастной жертвы.
— Зотов?..
Голос пугающе-тихий, еще более хриплый, чем обычно, а вот глаза… Темные, теперь почти бездонно-черные, они пылали каким-то удивительным жизненным светом, выжигающим изнутри малейшие остатки хоть какого-нибудь понимания.
Зачем ты пришел?
Хотел бы он сам это знать!
— Здравствуйте, Ирина Сергеевна. — Привычно приклеенная к губам приглушенная ухмылка, не выражающий никаких эмоций мне-абсолютно-на-вас-наплевать стеклянно-непроницаемый взгляд, связка глянцевито-желтых бананов на тумбочку.
Охуеть как романтично, правда ведь?
— Ну садись, что ли. — Насмешливый взгляд, изучающе скользящий по высокой, излучающей еле заметную неловкость фигуре. Едва уловимо приподнятые уголки губ и мягко-ироничное прибавление, заставившее вздрогнуть: — Спаситель.
Простокакогоблинхрена…
Черт, его ведь это и правда смутило. Кому пришло в голову проболтаться о всех подробностях, а главное — зачем? Вот уж кем-кем, а благородным рыцарем чувствовать себя он хотел меньше всего.