Страница 10 из 12
– Ау, есть кто-нибудь? – протяжно пропел он, чувствуя себя потерянной сироткой в замке злобной колдуньи. Сделано это было исключительно для самоуспокоения – на какой-либо отклик он и не рассчитывал. Оглохшие слуги существовали где-то вне объективной реальности, а Изабелла, если до сих пор и занимала свою комнату, то уж точно не сослужила бы ему Ариадной, ведущей к солнцу. Она не хотела быть собачкой на побегушках, предпочитая из тени оставаться предметом гнетущего вожделения. Как оказалось, одной интимной встречи Кроулингу вполне хватило, чтобы начать разбираться в её психологии.
Он настороженно пробирался по замшелым руинам господского дома, дивясь свершившейся с ним метаморфозой. Нет, дядюшкино имение и раньше не блистало среди себе подобных, но и не походило на холопский сарай, куда даже скотину на ночь не запирали. Теперь же повсюду, куда ни падал взор, Кроулинга сопровождали разруха и тлен. Немногочисленные картины отсыревшими тряпками висели в источенных насекомыми рамах, подсвечники и канделябры, закопченные до чугунного отлива, торчали перекошенными дорожными указателями, сбивающими с пути и ведущими в никуда. Кроулинг шёл и не узнавал ни комнат, ни гостиной, ни парадной. Все окна были заколочены (когда? кем?) – сквозь положенные крест-накрест доски просачивались лишь одинокие лучики, отпрыски светила, что ненароком залезали в эту деревянную коробку и застревали тут до заката, как пробивающие штольню шахтёры. Добравшись до покоев Изабеллы, Кроулинг уже уразумел, что никого здесь не встретит – его бросили, покинули, забыли, спонтанно снявшись с места. Дядюшкиной amie не наблюдалось даже в мелочах: незастеленная истлевшая постель, обжитый молью платяной шкаф с огрызками былых туалетов, равномерно запорошенный пылью письменный стол. Её здесь и не было, либо была, но крайне давно. Удручённый Кроулинг, пресыщенный и подавленный этим вымершим домом, решил выбраться наружу, вдохнуть обычного чистого воздуха. Зря.
Сняв засов с парадной двери, он без труда открыл её (даже не скрипнула и не шаркнула, будто кто-то прошёлся недавно по петлям маслёнкой) и шагнул за порог. Его по-кошачьи сузившиеся зрачки пугливо сощурились от ошпарившего их небесным огнём солнца. Прикрыв глаза рукой и немного помассировав их пальцами, Кроулинг сделал вторую попытку выйти навстречу свету. Ох, если бы он догадывался, что его ждёт, то повременил бы с этой задумкой, но, к сожалению, всё бесповоротно свершилось в тот миг, как он распахнул веки и узрел тянущуюся до горизонта бесплодную выжженную пустыню, раскинувшуюся вместо прежней ясеневой рощицы. И нет, то была не покрытая золотыми барханами пустыня Сахара, и не скалистая пустыня Гоби – сильнее всего увиденное Кроулингом напоминало картинки из обучающих книжек, изображавших предполагаемую поверхность Марса, далёкой красной планеты, где не ступала нога человека. Лишённое растительности и каких-либо следов жизни плато простиралось во все стороны, монотонное и однотипное, словно отражённое в миллионе зеркал. Над раскалённой землёй трепетало чуть видное марево, преломлявшее и искажавшее облик пустоши, делая её ещё более внеземной и удручающей.
Кроулинг, не веря себе, оббежал строение кругом, потоптался, подняв маленький пыльный смерч, потрогал песчаник рукой, дабы убедиться в реальности происходящего (ожог стал весомым аргументом) – несомненный факт: он действительно попал в переплёт, истинных масштабов коего и представить не мог. Возвратившись к исходной точке, Кроулинг застыл столбом и ошарашено уставился на фасад особняка, словно бы пытаясь убедить себя, что всё вокруг лишь плод его воображения. Он стоял так пару минут, ни на чём не концентрируя внимания, пока его не привлекло движение в окошке под самой крышей, что почему-то не было заделано, как остальные. За откинутым пологом штор маячил хорошо различимый человеческий силуэт. Сначала Кроулинг посчитал, что ему напекло голову, и это всё миражи, оптические иллюзии, вызванные жарой, тревогой и растерянностью, но, приглядевшись получше, убедился – наверху и в самом деле кто-то был. И не просто кто-то. Он отлично знал этого человека, знал настолько, что, как только тот исчез из окна, гончей кинулся обратно в дом, а оттуда – на второй этаж.
Кроулинг настиг его в кабинете, за столом с приведённой в боевую готовность пишущей машинкой, в заношенном восточном халате, из выреза которого торчала поросшая седоватыми волосками цыплячья грудка, и топорщившейся набок малиновой феске – точь-в-точь Великий Турок с наброска газетного карикатуриста к статье о Балканском вопросе. Как ни в чём не бывало, оживший призрак в угнездившемся на переносице пенсне трещал клавишами, набирая что-то на изогнувшемся свитком листе бумаги, не слишком-то заинтересованный в завалившемся к нему без приглашения мужчине, запыхавшемся от поспешного подъёма по лестнице.
– Дядя?! – отдышавшись, воскликнул Кроулинг со смесью изумления и ярости.
– А? – старик отвлёкся от своих шалостей с машинкой. – Вот так-так. Не показалось, значит.
– Что показалось?
– Ты тоже попался? – поднявшись из-за стола, прокряхтел дядюшка. – Эх, это моя вина. Я же соблазнил тебя той штукой – и вон как оно всё вышло.
– Ты о «substantia»? – догадался Кроулинг. – Но я так и не отыскал её!
– Зато она отыскала тебя, – усмехнулся дядя.
– Не понимаю. Как такое возможно? Где мы находимся? Почему ты жив? Я же воочию видел, как тебя похоронили! Где «substantia»?
– Погоди-погоди, – дядюшка воротился в кресло и потянулся к своей знаменитой трубке, коею так и не разжёг. – Давай обо всём по порядку. Присядь.
– Хорошо, – Кроулинг осел на тахту. – Это кошмар какой-то да? Почему я не могу проснуться? Всё такое реалистичное и невозможное одновременно! Как мне выбраться?
– Ну, для начала – это не кошмар.
– А что тогда?
– Как бы так выразиться… – дядюшка задумчиво потеребил кисточку фески. – Своими словами тут не скажешь. Погоди-ка…
Он порылся в столе и вытащил оттуда сборник стихов Байрона, своего любимого поэта, после чего, отыскав нужную страницу, продекламировал:
«I had a dream, which was not all a dream.
The bright sun was extinguished, and the stars
Did wander darkling in the eternal space,
Rayless, and pathless, and the icy Earth
Swung blind and blackening in the moonless air;
Morn came and went—and came, and brought no day,
And men forgot their passions in the dread
Of this their desolation…»
– Боже, да я знаю этот стих! К чему такая театральщина? – взмолился Кроулинг.
– Ладно, – дядюшка заложил отрывок красным рекламным купоном компании «Мамфорд и сыновья» (лучший рыбий жир на свете!) и приземлил книгу рядом с машинкой. – Ты не терпелив, дорогой племянник. К старшим надлежит прислушиваться.
– А к мёртвым? Ты уже неделю как в могиле!
– Разве? – дядюшка оценивающе обвёл себя рукой. – Жив, цел, здоров. Не очень-то свеж, и всё же…
– А хоронили-то тогда кого?
– Тульпу, мою ментальную куклу. Гарантирую, гроб на самом деле пуст – ты просто не заметил.
– Звучит как бред! – заёрзал на жёстком сидении Кроулинг. – Если так, то куда ты пропал?
– Сюда, – расхохотался дядя. – В сон, что совсем не сон!
– Это загробный мир? – предположил его сбитый с толку племянник.
– Не совсем, но близко. Мы с тобой отныне всё равно, что мертвы – для мира, по крайней мере. Всё потому, что поддались прихоти и не смогли вовремя остановиться.
– Что всё это значит? – недоумевал Кроулинг.
– Ах! – дядя машинально провёл пальцем по выпуклым персям гарцевавшей на его столешнице леди Годивы. – Как бы я это ни сказал, ты не поверишь.