Страница 3 из 5
– Это что, тоже танк?
– Да.
– Всё у вас так и осталось… через жопу, – он вздохнул и прикрыл глаза, – Даже не извиняйся. Танки с птичьими именами… вертолёты с крокодильими… то «тюльпаны»… то «георгины»… не армия, а сборище ботаников-зоофилов. А представляешь… бац, находятся такие толковые головастики… и принимают на вооружение автомат «Герыч»… танк «Метадон»… взрывчатку «Субутекс». Вот тогда весь мир у ваших ног. Все рвутся в новую имперскую армию… и назад в Афганистан… на полевые испытания «Маковый улёт». Империя не зла.
– Ну уж нет, империя очень зла! Не знаю, что ты там себе навинтил, но тебя точно сейчас косым винтом клинит. На твою повышенную гениальность надо санитаров вызывать. Ты же вроде собирался о моём деле перетереть?
– Сам с темы сбил. А что там сложного? – Сулев с силой потёр виски и сфокусировался на кофеварке, – Судья себе в CV 6 очередной жирный плюсик вписала? Вписала. Ей на тебя плевать, как и на всё твоё мутное дело. У неё, как я понимаю, один интерес… задавить твоего ретивого столичного адвоката, чтобы из системы так нагло не выбивался. Из принципа. На свидетелей защиты она просто большой и толстый забила… или что там у неё ещё шевелится. Поверь, запроси прокурор пожизненное… так ты и получил бы… под роспись. Ты есть червь. Радуйся, что хоть так отделался. Через полгода-год будет и тебе суд Второй инстанции. Запустят обычную судейскую карусель. Да, а ты апелляцию подал?
– Адвокат обещал прислать копию.
– Видишь… у тебя уже жизнь налаживается. Будешь теперь бумажки писать и ждать ответов… такой вот будет новый смысл кругами суетиться. Потом обломаешься, и тебя тихо переведут на открытку. Станешь тупо пахать за дополнительную хавку… и ждать длительных свиданок, устав от порнухи. Вертухаев начнёшь своей правильной активностью радовать, иначе загнобят. Потом свобода, где ты уже никому не нужен… только надзирающему легавому. А там опять потянет в простой и понятный мир тюрьмы.
– Утешил, сердоболец.
– А сам чего хотел? Ты уже меченый системой… на всю оставшуюся жизнь. Как ни крутись. Клеймённый.
– Давай поговорим о чём-нибудь светлом.
– Давай. Не бездельничай, возьми бумагу и опиши, что с тобой произошло… вот и наступит тебе прозрение… и это, душевное равновесие. Определишь свою роль в этом мире. В жизни же нет ничего заумного. Вечная грязь, которую все старательно не замечают. Как дерьмо в унитаз… поднатужился… наложил… полюбовался… и смыл. Задницу старательно подтёр… и опять чистенький… а нос… он только на чужой запах реагирует.
– Да ты, брат, вульгарист. Забористую дурь твоим корешам закинули.
– На таких корешей… вишнёвый сад бы не пожалел… как этот ваш врач-очкарик7 с бородкой.
05 Апреля 2009 года принесённым вертухаем куском кекса я одновременно отметил Вербное Воскресенье, и первые пять месяцев абсолютно бессмысленного болтания между тюрьмами.
– Вертеп… охолощенный, но всё же вертеп8, – сытно бурчал я, вывалившись из камеры, а потом бесцельно слоняясь по этажу и задумчиво разглядывая потолок, – Вот вам и обещанное шествие на осляти9. Нет, не так… гоняют впустую осляти по вертепам… а таможня давно сожрала морковку. Совсем как бедных евреев, которые по пустыне рыскали сорок лет, чтобы уж точно найти место, где нет следов американской нефти. А у меня впереди ещё семь долгих лет. Хотя, если не зажмут УДО, то три с половиной минус пять месяцев даёт три года и один месяц.
– Ты чё тут шаманишь? – за спиной у меня нарисовался хмурый Сулев, – Башка, как… ну, ты понял… а ты тут маятники рисуешь. Случайно парочку лишних колёс не заныкал? У меня глаза штырит зигзагом… вроде даже третий через затылок попёр.
– Халява всегда выходит боком, – язвительная нравоучительность в моём голосе напрочь победила редкие ростки сострадания, – А с бодяжной халявы можно вообще зажмуриться с финальным обсёром. Исключительно жидким.
– Смотри, как заговорил, – Сулев натужно усмехнулся и облизнул потрескавшиеся губы, – У меня калган10 крепкий, лишь бы кендюхи11 сдюжили. А ты чего здесь впустую понты колотишь? Крутани вертухая, а? Мне сейчас никак нельзя. У тебя такой вид, что и косить не надо. А я пока у корешей в камере покантуюсь, чтобы сильно не отсвечивать.
Выждав, для приличия, несколько минут я пошёл к вертухайской будке. Коридорный с сожалением оторвался от монитора, и кисло покосился на меня. Явно раздумывал, выключать свой комп со старательно скрываемой секретной порнухой или я и так быстро слиняю.
– Pain killer, please (болеутоляющее средство, пожалуйста) – решил я сократить общение до минимума и избавить его от излишних умственных напряжений.
Вертухай понятливо покивал головой и потрусил к кладовой, соседствующей с моей камерой. Со вздохом поковырялся в замке и втиснулся в узкое помещение. Некоторое время он там слабо чертыхался, но потом замолк, обнаружил искомое и, не оборачиваясь, вытянул в мою сторону руку с большой банкой и с цифрой вместо этикетки. Нетерпеливо потряс ей в воздухе.
– Опять панадол, – пожаловался я этой волосатой руке по-русски и сделал руки ковшиком, слегка стукнув по банке, – Им только печень отыметь… без удовольствия.
То ли от незнакомых слов, то ли от желания поскорее от меня отделаться, но вертухай щедро сыпанул таблеток и продолжил свои личные изыскания.
– Thank you, – поблагодарил я в полумрак кладовки и поплёлся в камеру.
Странная щедрость. Но надо учитывать, что сегодня воскресенье и служивым особо напрягаться нет никакого резону. Лучше недобдеть, чем перебдеть – спокойней вечер будет. А может он там для себя особый вертухайский вазелин ищет, чтобы потом вечером не отвлекаться. Все мы люди-человеки со своими тараканами.
Сулев почти мгновенно просочился в камеру и вопросительно посмотрел на меня:
– Что и сколько?
– Дерьмо, но до хрена. Хочешь, запей, а хочешь, зажуй. Здоровье по рифме.
Сулев утробно заурчал, сгрёб все таблетки и запихнул в рот. Некоторое время он их с хрустом перемалывал, а потом затих.
– Ты их что, даже глотать не будешь?
Он отрицательно покрутил головой, упёрся спиной в стену и впал во внутреннее созерцание. Даже глаза закрыл. Ясно, отходняк пошёл. Тут лучше не мешать процессу, но свербит же.
– Сулев, хорош стенку подпирать, лучше сядь по-человечески, – меня уже стала беспокоить его поза. Полное ощущение, что он, медленно сползая, пытается изобразить равнобедренный треугольник. Как бы затылком об пол не долбанулся. – Стена не рухнет, если ты свою подпорку уберёшь.
– Качает, – Сулев попытался разлепить глаза, но только скорбно собрал морщины на лбу.
– «Летучая мышь», – вспомнилось мне, – Фильм такой старый. «Опять заключенные тюрьму раскачивают». Это про тебя.
– Не, – вяло сообщил Сулев и вдруг вполне вменяемым тоном быстро забубнил что-то странное, – Тюрьма надёжная, тут хрен дырку под шуруп пробьёшь. А шуруп, забитый молотком, держится крепче, чем гвоздь, закрученный отверткой. И вообще, если болт надо забить аккуратно, его вкручивают. Учись реальной жизни, пока я добрый.
– С тобой всё ясно, красавец. Пусть хромой, зато горбатый.
Дверь слегка скрипнула, и явился растрёпанный Лёха. Реально злой.
– Сулев, вот ты где! Там на тебя сейчас облаву объявят.
– Что? – Сулев с напрягом и явно неохотно, но всё-таки приоткрыл один глаз.
– Твои картёжники уже всех достали. Сам их вчера взгоношил. Они уже и банк сбили, а главного каталы нет. Непорядок. Ты тут тупо кемаришь, а там финское бабло на сторону уйдёт.
– Иду уже, – он решительно потряс головой, – Сушняк валит. Колы нет? А, блин, совсем забыл.
– Ага. Тут одни Миколы да квасные приколы, – Лёха проводил его красноречивым взглядом и повернулся ко мне, – Слушай, а чего это с ним?
– Ломка вроде. Отходняк. Бодун. Хандра эстонская. Хрен разберёшь. Вроде бы вчера закинулся, сегодня добавил, а теперь отходит.