Страница 44 из 45
Реджи не хотел сравнивать, ведь он не подобен им. Лишь те, кто не знает, что делать со своей жизнью, не умеет распорядиться ею с умом и толком, должны становиться рабами. Это часть великого наследия, часть того, что центурион Клавдий называл Pax Romana¹. И в этом для всех заключается благо. Даже для тех, кто практически бесправен и чья жизнь ничтожнее, чем статус гражданского населения покоренных Легионом земель. В конце концов, за рабами оставляют право на существование и одним этим признают их способность приносить пользу.
Правда, как правило, ненадолго.
Реджи помнил, как года три назад стал свидетелем расправы над целой семьей. Раздувшиеся от побоев лица мужчины и женщины, мольбы девушки, которую куда-то уводили старшие товарищи. Рычание и визг псов, дерущихся за то, что больше всего напоминало кусок сырого мяса, обернутого рваными тряпками. Но Реджи видел, что это «мясо» еще недавно женщина прижимала к груди, и оно было живым, шевелилось и пищало, как пищат слабые новорожденные щенки. Замолчало, когда один из надсмотрщиков вырвал его из крепко сжатых рук, ударил о вкопанный в землю столб и швырнул бегающим по лагерю псам. Тогда писк стих, а женщина начала кричать, но вскоре ее заставили умолкнуть.
Двое рекрутов наблюдали за происходящим с небольшой возвышенности. Ушли, когда настало время ужина, а псы перестали драться и вяло переругивались, лежа на взрыхленной сухой земле. За казнями всегда было интересно наблюдать, ведь в них воплощалась неотвратимая воля богов. На все была воля богов и их наместника, чей профиль отчеканен на аверсе монеты, спрятанной под матрасом. Пирс позволил оставить аурей как напоминание, кто кем является на самом деле.
И это напоминание сыграло с Реджи злую шутку, в одночасье стерев ряд существенных различий между ним и рабами Легиона.
Это была не злость. Не гнев, направленный на отвратительное общество разжиревших плутократов. Даже не ненависть, которую с той самой ночи он больше не пытался заглушить надеждами на какое-то несбыточное, как уже стало ясно, будущее.
Им завладело что-то иное. Какая-то тихая черная ярость, вспыхнувшая в сердце холодным огнем, взметнувшаяся вверх и охватившая разум. Считаные секунды в разгар очередного боя – и Реджи утратил над собой контроль, перестал слышать голос Дюпона, призывающего сдерживать эмоции. Вместо этого он услышал лязг холодного оружия, топот марширующих солдат, четкие команды декана…
…визг псов, крики женщины…
…смех братьев и грохот взрывов в рушащемся Боулдер-Сити. Перед глазами один за другим мелькали образы – столбы черного дыма, устремленные в небеса; развевающиеся красные знамена, шеренги рекрутов и воинов, кровь на броне раненого центуриона… профиль на обжигающей пальцы монете… золотой бык, объятый пламенем, бьющий копытом землю, ревущий от ярости и боли…
Чаша терпения треснула и раскололась. То, что копилось долгие месяцы, расплескалось по рингу.
С него хватит. Дальше так продолжаться не может…
…и от едва дышащей груды окровавленной плоти Реджи оттаскивали силой, используя «запрещенный прием» – вцепившись в ошейник. Он не чувствовал боли, не слышал, что ему кричат в онемевшее от нехватки воздуха лицо.
Победу засчитали сопернику. Дюпон, размахивая руками, пролез через канаты, что-то втолковывал, но Реджи было наплевать. Он утратил контроль и на секунды – на чертовы секунды, но их хватило! – стал даже не самим собой. Кем-то иным. Кем-то, на кого не распространяются нелепые законы этого погрязшего в лжи и лицемерии мира.
Это было мимолетным, но чертовски прекрасным ощущением, пусть он и нарушил, кажется, все возможные правила этих дурацких «боев без правил».
И только когда его увели прочь, усадили на стул, обтерли влажным полотенцем и заставили выпить полбутылки воды, схлынувший адреналин позволил сознанию проясниться. Не мелькнуло ни вины, ни испуга, но все-таки Реджи понял, что натворил и что на этот раз не выйдет все списать на случайность.
– Эй, Редж, – блестящее плечо тронула рука Арчера, когда дергающийся от нервов Дюпон на время скрылся. – Ты как? Отдышался? Тогда глянь-ка туда. Не твой приятель?
Проследив за жестом, Реджи сначала увидел привычную толпу зрителей, но затем разглядел в ней знакомое лицо. Сердце, ухнув, замерло. Пальцы смяли съехавшие, пропитавшиеся кровью повязки.
– Нет, – выдавил он, все еще пытаясь успокоиться и привести мысли в порядок.
– Разве? А по-моему, это он.
– Это он, – процедил Реджи. – И он мне не приятель.
Неподалеку от входа, не глядя в его сторону, стоял Пирс и о чем-то беседовал с представительным мужчиной в светлом деловом костюме.
– Наверное, появились лишние бабки, – хмыкнул Арчер. – Вот и приперся… Слушай, Редж. Давно хотел тебя спросить, – он нагнулся к самому уху и, заговорщицки понизив голос, поинтересовался: – Как там у вас было вообще? Ну, то есть…
– Пошел ты, Арчер, – Реджи зло дернулся, оттолкнув чужую ладонь.
– Нет, ну ты чего? Скажи, мы ж тут свои.
– Отвали.
– А все-таки?
Не сводя глаз с фрументария, который, закончив беседу, направился к кассам, Реджи пробормотал:
– Охрененно. По высшему… как у вас тут говорят?.. Разряду? А еще он мне отсосал. Может, и ты хочешь?.. Ай! Тварь…
– Не зарывайся, щенок, – от души дернув Реджи за ухо, Арчер усмехнулся. – Я ж шучу, а ты и так вон дел натворил… Будешь хамить, скажу Дюпону, что язык у тебя слишком длинный, надо бы укоротить.
– Валяй, – бросил Реджи, наблюдая, как Пирс, склонившись к окошку, о чем-то говорит с кассиром. – Я тогда ему скажу, что ты на винте сидишь.
– Что?.. Откуда ты… Что ты несешь, сопляк?
– У Фестера по пятницам берешь, в притоне между Девичьей и Второй. О нем боссы Семей не знают… Узнают – и ему пиздец… и тебе, от Дюпона.
– Ах ты…
– Дай еще воды, – перебил Реджи. – В горле сухо.
– А вот хер тебе, а не воды, – Арчер фыркнул. – Потерпишь… Гляди-ка, он и правда к боссу чешет.
Переодетый простым путником легионер прокладывал себе путь через разношерстную толпу, направляясь к хозяину клуба. Тот как раз завершил какие-то переговоры, обернулся и, отыскав взглядом Реджи и Арчера, энергично замахал рукой.
– Пошли, – буркнул Арчер. – Валим отсюда. Ох, чую, взбесил ты его не на шутку.
– Мне плевать.
Адреналин схлынул, но ослабевшие мышцы подрагивали, когда Реджи, придерживаясь за спинку стула, поднялся. Арчер покосился, нахмурился.
– Будет орать, – предупредил он, – ты молчи. И так в последнее время уж больно болтливым стал.
– Мне плевать, – упрямо повторил Реджи. – Я его не боюсь.
– Ну да, – ответил охранник, подходя к ступенькам и пропуская Реджи вперед. – Слушай… Ты сегодня разозлился, сорвался, с кем не бывает. Но все равно, приятель… ей-богу, лучше помолчи, ладно? И это… насчет винта…
Реджи, чьи мысли занимал один только Пирс, ухмыльнулся.
– Да насрать мне на твой винт, – произнес отчетливо и заметил, как лицо Арчера напряглось в сомнении.
Промолчать Реджи не смог.
Сутки спустя, мучаясь от боли и жажды, он уже не был уверен, что поступил как должно. Стыда и чувства вины по-прежнему не испытывал, но понимал, что погорячился. Сильно погорячился, а затуманенный злостью разум не предупредил о последствиях.
В последствия попросту не верилось. Дюпон был мошенником и лицемером, но он действовал словом, а не силой, убеждением, а не угрозами. Он всегда предлагал не одну, а несколько альтернатив, пусть в итоге Реджи и склонялся к решениям в его, Дюпона, пользу. Однако на этот раз что-то пошло не так, и хотя в сознании весьма смутно отпечатался тяжелый разговор на повышенных тонах, память Реджи четко зафиксировала момент, когда он взорвался во второй раз.
Он помнил, как обозвал Дюпона ублюдком и послал его в зад. Вскочил, когда тот снова завел речь о доверии и партнерстве. Ударился о стену и развалился на части хлипкий деревянный стул, сорвалось и разбилось зеркало, рассыпавшись по полу крупными осколками. Что-то крикнул Арчер, метнулся через комнату Дюк.