Резистент

Меня оставляют одну, запирая дверь снаружи. Чем здесь заниматься целую ночь? Надо было хоть книжку прихватить. Хотя какая разница, если скоро у меня начнётся нестерпимая боль? Пока в это верится с трудом. И где именно должно болеть? Во всем теле или как? Я прохожусь вдоль палаты, заламывая руки и разминая суставы. И вдруг в палате резко выключается свет. Судя по тому, что из-за стены слышен грохот и шум падения, не у меня одной. Нельзя было предупредить что ли? В кромешной темноте я на ощупь добираюсь до кровати и ложусь поверх постели, пока не упала или что-нибудь не опрокинула. Хотя что здесь вообще можно уронить?

Странно: в этой больнице не меньше пары сотен таких же семнадцатилетних школьников, как я, и все сидят в темных палатах и ждут, когда начнётся реакция. Где-то здесь мои одноклассники, будущие сослуживцы, все ждут, когда же начнётся...

Крик боли, невыносимый даже для того, кто его слушает, разрывающий душу на части, мчится по коридорам, заполняя собой каждую палату; почти сразу к нему присоединяется еще один, жалобный, тонкий. Началось.

Я пытаюсь проглотить страх, но он уже схватил меня за глотку. Все тело сжимается в пульсирующий комок, каждая мышца напрягается в ожидании боли. Я посильнее зажмуриваю глаза, хоть в палате и так темно, сжимаю кулаки так, что ногти больно врезаются в кожу. Лицо мгновенно покрывается липким холодным потом. Сейчас это случится и со мной, сейчас накроет обжигающей волной боли, вырвется из груди крик...

Не знаю, сколько времени я так лежала, не в состоянии расслабить хоть одну мышцу. мышцу. Плачущие голоса сливались в нестройный хор: одни присоединялись, другие затихали. Едва один душераздирающий крик переходил во всхлипывания и причитания, ему на смену приходил другой – ведь всем делали прививку в разное время.

Мне хочется вскочить с кровати и начать колотить в дверь, требовать, чтобы меня отпустили, да только какой смысл? Вакцина уже в моем теле, и когда организм начнёт бороться с вирусом, я всё равно испытаю на себе все это. Теперь ничего не изменить. Я стараюсь не паниковать. Делаю несколько глубоких вдохов, вытягиваюсь на кровати, пробую отвлечься мыслями. Например, как там Артур? Я бросила его с грязной посудой и спящей за стенкой Ба, надеюсь, он там справился. Когда это все закончится? Я слышу шум в коридоре: кто-то ходит, целая толпа. Должно быть, тех, у кого реакция уже прошла, отпускают домой. Не так уж и долго – прошло около часа, наверное, хотя я давно потеряла счёт времени.

Прямо за стеной рыдает девочка. Ее плач становится все тише, а потом дверь со скрипом открывается. Затаив дыхание, я прижимаюсь ухом к холодной стене. Женщина говорит моей соседке, что та может идти домой. Выходит, чем скорее я через это пройду, тем скорее буду дома. Но когда же оно начнётся?

В коридорах становится все тише. Я решаю считать. Просто считать от одного до бесконечности, чтобы хоть как-то успокоиться. Но после трёхсот тридцати устаю, хочется спать. Может, и правда уснуть? Будет не так страшно ждать. Но даже если бы не крики, то и дело сотрясающие больничный воздух, от волнения я всё равно бы не уснула.

Время идёт, мне становится все хуже. Кажется, скоро я выверну на пол свой ужин. Я решаю немного походить. Перемещаюсь скорее наощупь, чем с помощью зрения. За ширмой обнаруживаются туалет и раковина; нащупав кран, я включаю холодную воду и умываю лицо, сразу становится намного легче. А потом в дверь дважды стучат, после чего скрипит, открываясь, замок.

Дверь приоткрывается, и на пол падает полоска света из коридора. Я застываю. Неужели все? Может, они ошиблись?

– Номер сто семнадцать тридцать четыре, – позвал мужской голос.

Я осторожно выхожу из-за ширмы, отчего-то чувствуя себя виноватой. В дверном проёме стоит мужчина со смуглым лицом, на плечи небрежно наброшен белый халат. Еще один медик? За спиной его стоит та самая женщина, что привела меня в палату, в руках она держит папку для бумаг.

– Ты не снимала датчик?

– Датчик?

– На руке.

– А! Не снимала, – я поднимаю руку, чтобы продемонстрировать браслет.

– Пойдём, – он машет рукой, приглашая меня выйти из палаты.

– Но я... не знаю, как так вышло, но никакой реакции не было...

– Все хорошо. Идём.

Хотя он не улыбается, его голос кажется приятным и довольно дружелюбным. Я решаю послушать врача и выхожу из палаты, прихватив с крючка куртку.

Женщина передаёт врачу одну из бумаг, которые перебирала в папке, и тот пробегает по ней глазами.

– Вероника, значит. Здоровье у тебя что надо, верно? Ни разу не лечилась у нас.

– Наверное, – отвечаю я, недоумевая. Значит, я настолько здоровая, что реакция прошла для меня без боли? Никогда о таком не слышала. Только почему меня теперь не отпускают домой?

Мы шагаем по коридору: мужчина-врач впереди, я за ним, а сзади, как конвоир, идёт неприятная седая медичка. Так доходим до конца коридора, где врач открывает передо мной дверь. За ней вовсе не палата, а большой зал, напоминающий школьный класс. Наверное, в нём собираются на совещания врачи. Он почти пуст, только по разным углам сидят несколько подростков.

– Посиди здесь, я вернусь и всё вам расскажу, – загадочно обещает врач, запирая за мной.

Делать нечего. Вечно у меня всё не как у людей.

Я оглядываю зал. У окна устроился худой, болезненно бледный парень очках с роговой оправой, он нервно потирает костяшки пальцев. На лавках, приставленных к длинным столам, смахивающим на школьные парты, сидят еще двое парней; они словно специально сели подальше друг от друга. Один кажется мне смутно знакомым, есть что-то привычное в его манере отбрасывать тёмные волосы с лица. Второй, с очень короткой стрижкой, неотрывно наблюдает за мной. Думает, что я не вижу? На последнем ряду сидит парочка, парень и девушка, оба рыжие и в веснушках. Еще одна девочка стоит в углу, как наказанный за кражу сладостей ребенок. Я узнаю ее. Ната – девчонка из моей школы, хотя мы почти не общались. Похоже, она еле сдерживается, чтобы не расплакаться. Я рада увидеть знакомое лицо во всей этой путанице, так что тут же подхожу к Нате.